О П. Филонове*
Думаю, что именно здесь будет кстати уделить несколько особых слов Павлу Филонову, одному из художников, писавших декорации для трагедии В. Маяковского. В жизни Филонова, как в фокусе, отразился тогдашний быт новаторов искусства.
Филонов – из рода великанов – ростом и сложением как Маяковский. Весь ушёл в живопись. Чтобы не отвлекаться и не размениваться на халтуру, он завёл ещё в 1910-13 гг. строжайший режим. Получая от родственников 30 руб. в месяц, Филонов на них снимал комнату, жил и ещё урывал на холсты и краски. А жил он так:
– Вот уже два года я питаюсь одним чёрным хлебом и чаем с клюквенным соком. И ничего, живу, здоров, видите, – даже румяный. Но только чувствую, что в голове у меня что-то ссыхается. Если бы мне дали жирного мяса вволю, – я ел бы без конца. И ещё хочется вина – выпил бы ведро!
– …Я обошёл всю Европу пешком: денег не было – зарабатывал по дороге как чернорабочий. Там тоже кормили хлебом, но бывали ещё сыр, вино, а главное – фруктов сколько хочешь. Ими-то я и питался…
– …Был я ещё в Иерусалиме, тоже голодал, спал на мраморных плитах церковной паперти, – за всю ночь я никак не мог согреть их…
Так мне рассказывал о своей жизни сам Филонов.
Лето 1914 г. я жил под Питером, на даче в Шувалове. Там же жил Филонов.
Однажды у меня было деловое свидание с ним и с М. Матюшиным. Собрались на моей квартире в обеденное время. Угощаю всех. Филонов грозно курит трубку и не прикасается к дымящимся кушаниям.
– Почему вы не едите?
– А зачем мне есть? Этим я всё равно на год не наемся, а только собьюсь с режима!
Так и не стал есть! Стыл суп, поджаренные в масле и сухарях, бесцельно румянились рыбки…
Работал Филонов так: когда, например, начал писать декорации для трагедии Маяковского (два задника), то засел, как в крепость, в специальную декоративную мастерскую, не выходил оттуда двое суток, не спал, ничего не ел, а только курил трубку.
В сущности, писал он не декорации, а две огромные, во всю величину сцены, виртуозно и тщательно сделанные картины. Особенно мне запомнилась одна: тревожный, яркий городской порт с многочисленными тщательно написанными лодками, людьми на берегу и дальше – сотней городских зданий, из которых каждое было выписано до последнего окошка.1
Другой декоратор – Иосиф Школьник,2 писавший для пьесы Маяковского в той же мастерской, в помещении рядом с Филоновым, задумал было вступить с тем в соревнование, но после первой же ночи заснул под утро на собственной свеженаписанной декорации, а забытая керосиновая лампа коптила возле него вовсю.
Филонов ничего не замечал! Окончив работу, он вышел на улицу и, встретя кого-то в дверях, спросил:
– Скажите, что сейчас – день или ночь? Я ничего не соображаю.
Филонов всегда работал рьяно и усидчиво.
Помню, летом 1914 г. я как-то зашёл к нему «на дачу» – большой чердак. Там, среди пауков и пыли он жил и работал. Окном служила чердачная дверь. На мольберте стояло большое полотно – почти законченная картина «Семейство плотника».3 Старик с крайне напряжённым взглядом, с резкими морщинами, и миловидная, яйцевидноголовая молодая женщина с ребёнком на руках. В ребёнке поражала необыкновенно выгнутая ручонка. Казалось – вывихнута, а между тем как будто и совсем нормальна.4 (Писал всё это Филонов в натуральную величину, но без натуры.)
Больше всего заинтересовал меня на первом плане крупный петух больше натуральной величины, горевший всеми цветами зеленоватой радуги.
Я загляделся.
Зайдя на другой день к Филонову и взглянув на эту же картину, я был поражён: зелёно-радужный петух исчез, а вместо него – весь синий, но такой же красочный, торжественный, выписанный до последнего пёрышка.
Я был поражён.
Захожу дня через три – петух однообразно-медно-красный. Он был уже тусклее, грязнее.
Я обомлел.
– Что вы делаете? – обращаюсь к Филонову. – Ведь первый петух составил бы гордость и славу другого художника, например Сомова!5 Зачем вы погубили двух петухов? Можно было писать их каждый раз на новых холстах, тогда сохранились бы замечательные произведения!