Понося в плоских шансонетках кубофутуристов, Северянин ставит им в пример Зинаиду Гиппиус, ту самую, которая откликается на Октябрь:
Змеиный шип придавленной гадины! Кровожадная и бессильная злость, задыхающаяся ругань.
Как не похоже на эту мертвечину бурное половодье будетлянских песен Октябрю.
Волен и широк ритм поэм В. Каменского, весь нутряной размах его стиха, полный дыханья мощной Волги:
Грозным гулом восставших рабочих толп полны строки Маяковского:
Впрочем, как встретил Октябрь Маяковский, этот «барабанщик революции», общеизвестно. Даже вопроса «принимать или не принимать» у него (как и у других москвичей-футуристов) не было. (См. Маяковский – «Я сам»15.)
Отношение Хлебникова к событиям ясно из его поэмы «Октябрь на Неве» (1917-18 гг.).
– В эти дни, – писал он, – странной гордостью звучало слово «большевичка»16.
Любопытно предоктябрьское поведение Хлебникова. Здесь сказались все своеобразие поэта и его пристрастие к народному балагану17.
– Есть ли человек, которому Керенский не был бы смешон и жалок? – говорил Хлебников при временном правительстве. Он воспринимал Керенского как личное оскорбление и со всей своей фантазерской непрактичностью строил «уничтожающие» проекты:
– Заказать игрушечным мастерам пищащих чертиков с головой главнонасекомствующей. (Хлебников упорно звал Керенского Александрой Федоровной – именем отставной царицы.) Это будет очень ходовой товар, – говорил Велимир, – Керенская дуется и в писке умирает.
– Сделать чучело Керенской и с торжественной демонстрацией нести ее на руках до Марсова поля, где, положив недалеко от братской могилы, высечь так, чтобы стоны секомой слышали павшие в феврале с ее именем на устах. (Хлебников называл это «высекновением», на манер «усекновения», чтобы передать «торжественность» обстоятельств.)
Наконец, третий, самый радикальный проект «свержения» заключался в том, что по жребию кто-нибудь из неразлучной тогда тройки – Хлебникова, Дм. Петровского и Петникова – отправится во дворец и, вызвав Керенского в кулуары, даст ему пощечину от всей России.
Накануне Октября Хлебниковым и его друзьями было послано такое письмо:
Здесь. Мариинский дворец. Временное правительство. Всем!
Всем! Всем!
Правительство Земного Шара на заседании от 22 октября постановило:
Считать Временное Правительство временно несуществующим, а главнонасекомствующую А. Ф. Керенскую – находящейся под строгим арестом18.
Не менее озорной была и другая демонстрация ненависти Велимира к незадачливому правительству.
Как-то он и его приятели позвонили из Академии художеств:
– Будьте добры, соедините с Зимним дворцом.
– Зимний дворец? Говорит артель ломовых извозчиков.
– Что угодно? – Холодный, вежливый, но невеселый вопрос.
– Союз ломовых извозчиков просит сообщить, как скоро собираются выехать жильцы из Зимнего дворца.
– Что, что?
– Выедут ли насельники Зимнего дворца?.. Мы к их услугам…
– А больше ничего? – слышится кислая улыбка.
– Ничего19.
Там слышат, как здесь, у другого конца проволоки, хохочут Хлебников и его друзья.
Из соседней комнаты выглядывает чье-то растерянное лицо. Через два дня заговорили пушки20.
Конечно, Хлебников не ограничивался одними издевательскими выпадами против временного правительства и мечтал выйти вместе с рабочими на баррикады. Однако его, слишком рассеянного и не приспособленного к бою, друзья не могли пустить в схватку. Он был не то что храбр, как-то не сознавал, не ощущал опасностей. В Октябрьские дни в Москве, куда он переехал из Петербурга, он совершенно спокойно появлялся в самых опасных местах, среди уличных боев и выстрелов, проявляя к происходящему огромный интерес. Такое поведение было тем безрассуднее, что в этой обстановке он часто забывался, целиком уходя в свои творческие замыслы.