XLVIII
В начале июля на Украину двинулся с войском гетман Броницкий. На какое-то время в Варшаве все успокоилось. А потом тревога снова охватила столицу. Долго ждали там вестей об усмирении холопов, но их не было. Некоторые стали сомневаться, удастся вообще коронному гетману подавить восстание.
То, что коронные войска не в силах усмирить крестьян, первым понял сам Броницкий. После некоторых мелких неудачных столкновений осторожный гетман остановил свои войска и стал лагерем. В сенат он сообщил, что готовится собрать воедино шляхетские отряды и объединенными силами ударить по бунтовщикам. Только королю, с которым издавна был в дружбе, написал правду: войско не в состоянии одолеть гайдамаков, короне угрожает гибель, и нужно созвать общее ополчение. Это письмо не на шутку испугало короля. Как быть, где искать спасение? Поможет ли ополчение, да и
каким способом можно его созвать?! Каждый шляхтич имеет свой двор, свое войско, при
156
дворах блеск, шум, в театрах читают громкие стихи, на банкетах гремят залпы, а позаботиться о государстве некому. Государство гибнет. Король уже не допускал к себе гонцов, которые каждый раз привозили все более тревожные вести.
Зарево гайдамацких пожарищ в то время уже полыхало на фоне густых волынских и закарпатских лесов. Отряды повстанцев действовали в районе Львова, Дубно и Бельца. О восстании гайдамаков уже говорили в соседних государствах: Венгрии, Турции, Пруссии. Там усилили охрану границы, укрепили пограничные крепости и увеличили гарнизоны в них. С Правобережной Украины бежало панство. Кто спасался на Левобережье, кто в Кракове и других надежных крепостях.
Такой надежной крепостью считали и Умань. Каждый день туда прибывали шляхтичи. Одни ехали в гербовых, запряженных шестерками, с десятками нагруженных имуществом возов позади с поварами и горничными, но были и такие, что приезжали без седла, на взмыленных лошадях, успели спасти только жизнь да дедовскую ладанку на голой шее. Через несколько недель в город стали впускать только шляхтичей, и то после тщательного обыска. А еще через некоторое время въезд был совсем прекращен. Шляхта стала поселяться под Грековым лесом, недалеко от крепости.
Однако как ни обыскивали всех проходящих и приезжающих, а через неделю после выхода из Умани полка милиционеры поймали на базаре гайдамацкого лазутчика с грамотой. Грамоту лазутчик успел проглотить, его пытали каленым железом, жгли на
спине порох, но он не сказал, кто ему передал ее и что в ней было написано. Велено было испороть живот, однако никто не осмелился это сделать без причастия, а пока искали православного попа – в Умани не было ни одного, его привезли откуда-то из села – грамота успела набрякнуть, и разобрать в ней ничего не смогли. По Умани ходили всякие слухи, один страшнее другого. Неизвестно откуда они появлялись, кто распространял их, но они черным дымом ползли по городу, пугая обывателей. Один из них очень похожий на правду, дошел до ушей землемера Шафранского, когда-то служившего офицером в армии Фридриха Великого, а теперь во время общей тревоги в городе фактически принявшего на себя все дела по обороне крепости и вербовке дворян в войска. Слух этот привез богуславский подстароста. Он рассказывал, что видел сам, как Гонта перебежал к гайдамакам и повел за собою весь полк уманских казаков. Этому слуху поверили все, тем более что из полка несколько дней не было никаких известий. В Варшаву послали донесение, в сторону Звенигородки выслали разъезд из молодых дворян с приказом разузнать обо всем.
Мало кто надеялся на возвращение этого разъезда. Но к всеобщему удивлению разъезд возвратился уже через день, да еще и не сам, а со старшим сотником Гонтой и полковником Обухом.
- Вот видите – прав я: все это навет и ложь, - говорил Младанович Шафранскому и Лепарту, когда они втроем заперлись в кабинете губернатора. – Наши казаки верны королю и гербу графа.
- Этому Гонте давно бы следовало отрубить голову, - хмуро обронил Шафранский. – Что-то есть. Давайте устроим им очную ставку с тем богуславским подстаростой.
- Не испугать бы его преждевременно. Держитесь с ним, как и прежде.
Послали за подстаростой, но тот не явился в замок. Ждали-ждали, послали