- Здорово, атаман! Спасибо за доброе слово!
LVII
На маленькой круглой поляне, где был разостлан узорный ковер, на ковре, поджав по-турецки ноги, сел с трубкой в зубах черноусый быстроглазый казак. В ухе у него изумрудом сверкала серьга, черный чуб пересекал выбритый череп. На лбу его, на щеках, на подбородке синели рубцы.
Хрустальный графин и две серебряные чарки блестели на пушистом ковре у ног атамана.
Гонта ступил на ковер, озираясь вокруг.
- Пане Гонте! – закричал Зализняк, хлопая себя по коленям. – Пришел-таки, ваша
ясновельможность! Выпей, собачий сын, выпей с нами горилки!
Он налил чарку из графина. Гонта, стоя, молча смотрел на булькающую водку, на
173
унизанные кольцами коричневые пальцы атамана, на его открытую волосатую грудь. Он видел атамана впервые.
- Пьем, пане сотнику, за православную веру! – сказал Зализняк и встал, поправляя пистолеты за поясом. Он был ниже Гонты – коренастый, широкоплечий. – Пьем, пане сотнику, за вольную Украину! Пьем за великую государыню! А лященки, - он полоснул себя по волосатой шее, - смерть…
Зализняк протянул чарку Гонте. Но Гонта отстранил его руку.
- Грамоту царицыну покажи, - хрипло сказал он.
Зализняк хлопнул в ладони. Из-за кустов выскочил молоденький парень, весь увешанный пистолетами, с длинной пикой в руке.
- Шкатулку подай, - сказал Зализняк.
Хлопчик с длинной пикой стремглав бросился в кусты. Подал атаману резную деревянную шкатулку
Зализняк прыгнул на ковер, вынул из шкатулки свиток бумаги с большой красной печатью, висящей на витом шнуре. Протянул свиток Гонте, и снизу вперил в его лицо испытующий взгляд.
Гонта развернул свиток, сел рядом с атаманом. Золотые буквы сверкали на свитке. Гонта был грамотен не только по-польски, но и по-русски. Шевеля губами, он
обстоятельно прочел каждое слово “Вырезать и уничтожить… всех поляков…” Зализняк, ерзая на ковре, не спускал с него своих быстрых глаз. Наконец, Гонта прочел последнее
слово: “Екатерина”. “Е” было пышное, кудрявое, окруженное завитушками и хвостами.
- Выпьем, - сказал Гонта, скатывая указ. – Выпьем, пане полковник.
Зализняк захохотал и ударил его тяжелой рукой по плечу. Они вскочили, обнялись, поцеловались и выпили, глядя друг другу в глаза.
LVIII
На следующее утро, после ночлега у Соколовки, гайдамаки вышли из местечка по направлению к Умани, навстречу им шли уманские казаки. Но на пути они остановились по приказанию сотников и последние обратились к полковникам-шляхтичам со следующей речью: “Можете, паны, уехать прочь, мы не нуждаемся более в вашем присутствии, советуем вам: бегите, если хотите оставаться в живых. В противном случае погибнете, если не от руки гайдамаков, то от нашей”. Затем сотники объявили, что кто желает из казаков, может удалиться вместе с полковниками. Обух, Макрушевский быстро отъехали в сторону и направились к русской границе, которой достигли не без большой опасности. Все же казаки под предводительством Гонты соединились с ополчением Зализняка 14-го июня 1768-го года и вместе направились к Умани.
Усиленное войско Зализняка подошло к границам города, стерло с лица земли временный табор беженцев, которым не нашлось места за стенами Умани. Там было от 5 до 8 тысяч человек, это в основном небогатые польские паны и покинутая на произвол
челядь, большие еврейские семьи, у которых отобраны телеги и лошади.
В Смеле Неживой решил остановиться на день-два и разведать, что делается в
174
Медведовке. Выслал две разведки, одну в направлении Жаботина, другую – через Замятино, мимо Черкасс.
Отряд отдыхал по дворам.
Семену уже было известно о пребывании в Смеле около тысячи завербованных пикинеров, и поэтому он нисколько не удивился, когда на следующий день по приезде возле двора, в котором он остановился, увидел двух солдат в зеленых мундирах. Семен поднялся из-под груши, где отдыхал на разостланной кирее, поздоровался с солдатами и пригласил к себе. Те не заставили себя долго просить. Хозяйка увидела у атамана гостей, вынесла и поставила на кирее миску сочной вишни и подложила с десяток райских яблок падалиц.