Румянцев взял письмо, повернул на свету и не спеша стал читать: “Молю вас, чтобы ни единая душа к своевольникам не приставала. Более терпели, еще потерпите. Не
присоединяйтесь к гайдамакам, ибо и Бога прогневите, и никто за вас не будет стоять, кровь же и обиды никогда никому не простятся. А если кто из безумства к ним присоединится, то такого чуждайтесь, и между собой такого не допускайте. Щедротами Божьими молю вас и прошу – терпите и соседей своих учите, чтобы по глупости кто бы ни отважился на злое. Пускай весь свет знает, что вы не гайдамаки, не разбойники и чужую кровь не проливаете”. Румянцев сложил письмо. По его лицу скользнула довольная усмешка.
- Зализняку еще напишите. Я слышал, будто вы с ним знакомы. Только не угрожайте поначалу, а уговаривайте.
Через четверть часа Мелхиседек и Гаврасий провожали губернатора к карете, приниженно кланяясь, осторожно пожимая его тонкую, в перстнях руку. Когда Румянцев уже ступил на подножку, к карете подбежал гусарский капитан, начальник охраны.
- Ваша светлость, только что задержали двух подозрительных людей. Нашли пистолеты и письмо какое-то в шапке. Видно, издалека эти люди. Не признаются ни в чем,
179
говорят, что расскажут только игумену правобережному. Будто бы по церковным делам прибыли. А для чего же тогда оружие? И за углом стояли.
- Приведите их.
Через минуту перед губернатором уже стояли Таран и Озеров.
- Вы кто такие будете? – прищурив глаза, спросил губернатор. – Не с правого берега?
Василь уже знал, кто перед ним. В первую минуту он обрадовался такому случаю: сейчас они с Тараном расскажут все самому генерал-губернатору. Но что-то удержало его, то ли неожиданный вопрос, то ли несколько суровый тон генерала.
- Оттуда, пан генерал, - ответил Таран.
- Может, гайдамаки?
Теперь Василь был уверен, что не следует говорить, кто они такие. Годы службы научили его различать малейшие оттенки в голосе начальства, разгадывать их. Может, губернатор чем-то разгневан, может, он не знает хорошо, кто такие гайдамаки и чего они добиваются. Только как не признаться – письмо находится в руках гусарского начальника, его могут прочесть, и будет еще хуже.
Опережая Тарана, Василь сказал:
- Были в гайдамаках, а теперь отреклись от них. Приехали просить разрешения поселиться на Левобережье. А письмо наш бывший атаман передал. Не знаем, что в нем.
Услышав русскую речь, Румянцев удивленно взглянул на Озерова.
- Ты как попал на Правобережье?
- Переселенец я с Дона, ходил с обозом под Черкассы, там женился, мать, сестру
туда забрал.
- А письмо их преосвященству везли, - добавил Таран.
- Отпустите их, - кивнул Румянцев капитану, и к Мелхиседеку: – Вот вам и оказия написать гайдамацкому атаману. – Он еще раз попрощался с монахами и сел в карету.
Вечером того же дня Румянцев написал “реляцию в иностранных дел канцелярию”. В ней снова доказывал, что гайдамаки уже принесли немало зла вельможным людям на Правобережье и что угроза гайдаматчины нависает над всей Малороссией и даже над
Великороссией. В конце реляции, отвечая на вопрос коллегии, причастен ли к гайдамакам правитель правобережных церквей игумен Мелхиседек - игумен Мелхиседек к гайдаматчине не причастен, это человек умный, преданный русскому престолу и может принести ему немалую пользу.
LX
Одно за другим проезжал Неживой со своим войском пригорюнившиеся села. За две недели он выгнал шляхту не только из Черкасской и Чигиринской, но и из нескольких соседних волостей. Рассылая во все стороны отряды, сам шел с пешими гайдамаками. Войско его за это время значительно выросло. Однако с переговорами дело мало
продвинулось вперед. Мелхиседек ответил на письмо, но совсем не так, как того ждал Семен. Он умолял сложить оружие и, положившись на Бога, отдаться в руки польских
180
властей, просить у них прощенье. Семен об этом письме не сказал никому, а отослал его Зализняку. Из полковой переяславской канцелярии не ответили ничего. От полковника Чорбы получил ответ – письмо было страшно путаным, словно писал его не офицер, а хитрый малограмотный волостной писарь.
Все же Неживой не впал в отчаяние.