Не встретят ли их и там тишина, воронье, мертвецы?
Юнец, приподнимаясь в седле, жалко глядит вперед: что-то там дома, на родине, в
Юзовке?
Там – конфедераты.
Сверху, с горки, видны их голубые и желтые жупаны, их шляпы, украшенные белыми перьями, и вот оно, их конфедератское знамя – яркими шелками вышита на знамени Божья Матерь.
Выхватывает из ножен свою саблю запорожец, придерживает коня и поднимает саблю над головой:
- Наступил час, дети, начать дела!
И лавиной бросается отряд вниз, в село. Впереди всех, высоко подняв над головой саблю, несется запорожец. А внизу, в селе, на улице, среди жолнеров в желтых жупанах, стоит возле телеги священник. Руки у него связаны, лицо в крови. На телеге, свесив, сидит
капитан конфедератского войска, похлестывает прутиком по чоботам и со смаком обсасывает гусиную лапку. Священник не спускает с его лица блестящих бегающих глаз.
- Пристань на унию, - весело говорит капитан, обсасывая косточку, - пристань на унию, пан, я сейчас тебя отпущу, да еще велю из пушек палить.
- Я от вас, униатов, отрицаюся, - дрожащим голосом отвечает поп, - учения вашего и слушать не хочу.
Капитан отшвыривает в сторону косточку, отирает шелковым платком жирные губы и говорит что-то на ухо жолнеру, тыкая пальцем в поля.
207
Жолнер отвязывает коня, вскакивает в седло и пускает коня в рожь. За ним скачут другие. Там, во ржи, с женами, детьми, прячутся юзовские крестьяне. Жолнеры сгоняют людей в село, напирая на них лошадиными мордами и расставляют их вокруг телеги. Тихо, без звука, без слов, стоят старики, женщины, парубки. Только малые дети решаются плакать. “Не плачь, донечко, моя, не плачь, не гляди на них…”
Капитан прохаживается мимо поля, охлестывает чоботы прутиком и облизывает жирные губы.
- Скоты, лайдаки, твари! – говорит он и его затылок наливается кровью. – Тогда у вас будет благочестие, когда у меня на ладони вырастут волосы.
Он растопыривает пальцы и во все стороны поворачивает свою квадратную ладонь. Потом подносит ее к самому лицу священника. Священник опускает глаза.
- Повесить! – кричит капитан жолнерам, и жолнеры хватают попа.
Но не успевают они дотащить попа до ближайшего дерева, как дробный топот заставляет их взглянуть на гору. С горы все ниже, все быстрее и быстрее несется тяжелое облако пыли.
И вот уже валяется на земле затоптанное знамя Богородицы, у попа уже развязаны руки, трупы капитана и жолнеров брошены в придорожную канаву, а ватажок стоит во
весь рост на телеге – на той телеге, где только что сидел капитан.
- Панове громада! – возглашает он юзовским холопам, сгрудившимся вокруг него. – Панщину отрабатывать больше не будете, жито и всякое добро забирается на свою корысть, сено косите только себе, кабанов панских режьте и ешьте.
И врывается народ на маленький двор, ведут люди по своим сараям и конюшням панских лошадей, коров и волов, несут из панских покоев невиданную посуду и мебель, из панских амбаров – хлеб, горох, солод, гусиное перо, обдирают с крыш и со стен железо,
скобы и крюки, а к вечеру поджигают панский дом кузнецам на угли.
- Любуйтесь, люди добрые, как народ крещеный гуляет, - приговаривает атаман,
хозяином расхаживая по двору, притоптывая серебряными подковами.
- Куда, святые отцы, и откуда? – спрашивает он вдруг, кладя свои тяжелые руки на плечи двух долгополых монахов, которые хотели, было непременно шмыгнуть за ворота.
- Мы в Чигирин, пане добродию, ласковый пан, - отвечают монахи, извиваясь под тяжестью его рук и целуя его в руки и в плечико. – В монастырь, Господу нашему помолиться.
- Вот какие же вы добрые, богомольные монахи, - говорит атаман, насупившись и глядя им в лицо тяжелым, пронзительным взглядом. – Торопитесь Бога молить? Так я же вам и дорогу покажу на тот свет, прямехонько к Господу Богу.
И он двумя рывками срывает с них монашеские долгополые одеяния, и громада сразу узнает паныча и эконома и, поддавая их коленками в спину, волочит в конюшню,
чтобы дожидались там вместе с паном суда и расправы.
Догорают амбары, сараи, клуня, огонь уже не рвется к небу, а тихо стелется по черной земле. Среди обгорелых бревен на заваленном углем, кирпичами и пеплом дворе
идет гульба.
Панский ключник снимает шапку еще за воротами, кланяясь при каждом слове, подает атаману на серебряном подносе вино из панского погреба, а атаман, развалившись