пускать подлые панские бумаги, хуже болотных пиявок сосущие кровь из крестьян. Громким, счастливым хохотом встречали повсюду крестьяне расправу со счетами,
записями повинностей, инвентарями, завещаниями, контрактами. С этой бумагой в руках шляхтич отыскивал беглого холопа, с этой бумагой приходил он в хату и под упорным взглядом голодных глаз уносил на панскую кухню последнего поросенка… Холопские руки жадно рвали и мяли бумагу, холопские пятки топтали все, жинки тащили ее в хату на растопку, хлопцы делали из нее пыжи.
В одном селе Андрея Журбу подвели к большому сундуку, окованному железом. На сундуке висел замок величиною с кулачище.
- Тамо, - сказал старик с трясущейся головой, показывая на сундук костлявым пальцем.
- Тамо, - сказали дети, боясь подойти к сундуку поближе и кивая на него
подбородками из угла.
Журба долбанул по сундуку топором. Сундук не дрогнул. Журба выстрелил в него
из пистолета: пуля отскочила и ударилась в стену.
- Выдай, выдай письма лядские, выдай зараз! - в бешенстве заорал Журба сундуку и стал бить его чоботами.
Сундук остался неподвижен, даже замок не шелохнулся. Тогда, напружив шею и раскорячив ноги, Журба поднял его над головой и потащил к реке топить. В сундуке этом
210
вместе с другими бумагами лежала книга, куда эконом – главный судья этого села и десяти соседних – заносил решения своего неправого суда. Раскачав сундук на руках, как младенца, Журба швырнул его в воду и с минуту любовался кругами, что пошли по воде. Затем он плюнул в самую середину последнего круга и, придерживая саблю, побежал помогать Швачке, который раздавал холопам ковры, оружие и кубки на панском дворе.
Немало шляхтичей с женами, детьми и пожитками сбежали в те дни в Белую Церковь. Дважды ходил Швачка под Белую Церковь – и дважды отступал, даже не начав атаки. По углам белоцерковского замка высились башни с квадратными бойницами. Замок был обведен высоким палисадом. В нем гарнизон был значительный и военных припасов много. Из башен молча и высокомерно смотрели на топчущихся внизу людей черные, вздетые к небу пушки.
Отряд Швачки расположился табором в степи, в виду Белой Церкви. Холопы, вооруженные списами и кольями, хмуро поглядывали на замок. День прошел, и ночь прошла, а Швачка все не объявлял приступа. Наутро второго дня в палатке атамана найден был клочок бумаги, подброшенный кем-то из замка – письмо от губернатора Белой Церкви. Губернатор по-польски писал “нечестивому разбойнику” Швачке, что
намерен до крайности оборонять город от “бешеных холопов”. А внизу тем же почерком, но по-украински было написано: “Як ухоплю тебе за шияку, то потягну тебе, як собаку, та дам тоби кияку…”
Швачка держал в могучих руках легонькую бандуру, сидел в своей атаманской палатке и напевал песни, подыгрывая себе на бандуре. Песни любил он заунывные, печальные:
Ой, запил чумак, запил,
Сидя на рыночку,
Та й пропил чумак, пропил
Усю худобочку…
Прочтя записку, он хрипло и отрывисто, будто вода забулькала у него в горле, рассмеялся и отбросил бандуру в сторону.
- Гей, хлопцы! – закричал он, выйдя из палатки и подбоченившись. – Седлай коней! Ворочайте в Фастов! Пусть себе до поры красуются в своем замке! Плюньте мне в очи, если мы их всех по одному не передавим…
Кое-кто пробовал, было, ворчать: “Уступить поганым ляхам! Упустить добычу!”. Но Швачка вступил на коня и поскакал вперед. Он не оборачивался даже. Он знал, что никто не посмеет ослушаться его приказания.
В Фастове, где Швачка на этот раз обосновался надолго, поняли его хлопцы, что
означали слова “по одному передавим”. Швачка разослал в села и местечки и на дорогу в Белую Церковь разъезды по пять, десять человек. Он приказал старшим разъездов в каждом селе, где еще пануют ляхи, объявить: повелел, дескать, атаман Швачка, новый
владелец Фастова, присылать к нему на расправу панов. Когда не останется на украинской земле панов, вся земля станет холопской и холопы уже не холопами будут, а вольными казаками. А лядчине приказал он объявлять, что на великсвет государыня Екатерина принимает православный народ под свою государскую руку. И потянулись в Фастов возы, груженные не птицей, не зерном, не солью, не поросятами, а с другим товаром. На возах,