Максим большой правды человек. Правильно он сделал, присоединившись к Зализняку.
- А знаешь, как начинать из ничего? Пока расстараешься на хату – полжизни пройдет. Я уже помню… Хата у нас была неогороженная. Ни тебе сарая, ни хлева, да и скотины не было. Без погреба жили, с солениями в хате теснились. Еще помню, на огороде верба стояла дуплистая. В ней сычи водились. Ночью так страшно кричали.
Гонта замолчал, ковырял каблуком землю. Молчал и Зализняк. Он видел нежелание Гонты продолжать рассказ и спросил:
- Сад этот ты посадил?
- Только этот ряд, а возле клуни – нет. Старинные там яблоки и груши, - Гонта поднялся, попробовал на палец косу. – Хочу траву выкосить. Вишь, какая повырастала.
Зализняк поднялся, и разом на лице его отразилось колебание.
- Иван, - произнес он негромко, хочу тебя спросить. Только не будешь смеяться?
Гонта удивленно и в то же время несколько настороженно взглянул на Зализняка.
- Если смешно – вдвоем посмеемся. А так, ни с того, ни с сего, чего же смеяться?
- Видишь, как оно выходит. Все бумаги ты за меня подписываешь. И читаешь мне… Темный, неграмотный я. Давно хотел… да стыдно как-то.
- Грамоте хочешь выучиться?
- Хотя бы немножко. На первых порах хоть расписываться, только пускай про это никто не ведает. Или ты?..
- Отчего же, – поспешил Гонта. И на минуту задумался. – Я с охотой. Только знаешь – нелегко это.
- Знаю. Видел, когда бывал у дьячка. Ты тоже со мной не очень. Три пота из меня выгоняй… Я жилистый, выдержу.
- Тогда сегодня и начнем. Вечером в моей светелке засядем. Затягивай пояс потуже: я из тебя не три, а все сто потов выгоню, - улыбнулся Гонта и взялся за косу.
Гонта докосил до плетня, начал делать закос обратно, как вдруг кто-то его
тихонько окликнул. Гонта оглянулся. За плетнем стояли двое нищих. Высокий, молодой, и пониже, старый, с длинной седой бородой.
- В хату идите, - махнул рукою полковник.
- А мы… Разговор у нас есть, - вкрадчиво сказал седобородый, - наклоняясь к
плетню. – Привет привезли пану старшему сотнику.
- Привет? От кого вы это? – Гонта приклонил косу к вишне.
- От того, кто питал к тебе наибольшее доверие. Кто одарил тебя. И в чье сердце ты
218
влил много горечи. Но сердце то незлобиво. Оно прощает тебе все. А если окажешь услугу, то на тебя прольются щедроты, доселе тебе невиданные.
Гонта в недоумении уставился на нищих. Что это – шутка? Или и впрямь его хотят
купить?
- Пламя это, - нищий показал рукой на Умань, - уже начинает затухать. И ты подумай, пока не сгорел в нем, как мотыль, на огне. Только безумец может верить в победу.
“От кого они? – старался разгадать Гонта. – Выдают себя за посланцев Потоцкого. Но, конечно, послал их или Стемпковский, или Броницкий”.
- Войска у короля много. А мало будет – Австрия, Пруссия на помощь придут. От
Умани до Варшавы веревку из мужицкой кожи протянут…
Об Австрии и Пруссии он говорил то же самое, что Гонта вчера Зализняку. Гонта вспомнил вчерашний разговор и повел плечами, будто от холода. Но нет, пусть он и не верит в победу, но ей, может, и неосуществимой, отдаст свою жизнь. Он отдаст ее Украине, ее людям, ее свободе.
- Этот огонь проглотит Варшаву, а встанут против нас Австрия и Пруссия – испепелит и их. А мне страшится нечего.
- Значит так?! – в голосе седобородого послышалась угроза. – Не страшишься за себя… Но выводок у тебя большой…
Гонта вздрогнул.
- Что? – хрустнул под его руками плетень. – Кто послал вас, иезуиты?
- Мы старцы дорожные, сами по себе ходим, - заговорил старший, стараясь освободить полу свиты от Гонтиной руки.
Но тот не отпускал.
- Бежите?
Гонта нажал на плетень, и тот пошатнулся. В то же мгновение младший лазутчик ребром руки ударил по руке полковника. Гонта выпустил старшего и, перешагнув через
плетень, схватил за грудь молодого.