IX
Через неделю в Умань прибыл сам Кречетников. Он поселился в губернаторском доме и опекал детей Младановича, временно забрав их к себе. Роль сиротского покровителя пришлась ему по вкусу, и разыгрывал он ее не хуже актера: он ездил с ними по знакомым, приставил к ним гувернантку, покупал подарки.
В среде офицеров еще больше заговорили о добром сердце “отца командира”.
Кречетников пожелал лично допросить пленных атаманов. Гурьев хотел привезти их к генералу в город, но тот поехал сам, захватив с собой дочь губернатора Веронику.
- Я знаю, как нужно говорить с этими разбойниками, - сказал генерал. – Увидите, полковник, какой будет успех. У этого Гонты есть жена и дети?
- Так точно, ваше превосходительство, есть жена, четверо детей и сын. Жену и девочек арестовали, сын сбежал.
Губернатор взял под руку Веронику и пошел в старенький солдатский шатер, где в
это время пребывал Гонта. Вероника сначала даже не узнала старшего сотника. Он был весь в синяках, ссадинах, от одежды (синих суконных шаровар и люстриновой черкески)
235
остались одни лохмотья. Гонта лежал на земле. Услышав шаги, он поднял голову, посмотрел на вошедших тяжелым, усталым взглядом и снова опустил ее.
Кречетников долго ждал, надеясь, что Гонта сейчас поднимется, но тот, казалось, не замечал их. Генерал кусал губы, тонкая ореховая палка дрожала в его руке. Забыв о своем намерении говорить с Гонтой ласково, Кречетников больно ткнул его палкой в голову.
- Чего лежишь? Не видишь, кто пришел? Посмотри на ту, кого ты оставил сиротой… - заявил он сквозь зубы.
- Идите вы вместе с нею ко всем чертям! – не поворачивая головы, ответил Гонта.
Кречетников замахнулся палкой, но нечаянно зацепил Веронику. Та вскрикнула и испуганно отступила назад. Генерал оглянулся и, густо покраснев, опустил палку. Он крикнул с досады и быстро вышел из шатра, едва не сбив с ног Кологривова, который с двумя гусарами стоял наготове.
В этот день Кречетников распорядился Гонту и большую часть гайдамаков передать польской судебной комиссии, а Зализняка и других русских подданных отправить в Киев, под русское следствие.
X
Таким образом, исполнено было приказание Кречетникова, данное Гурьеву. Правительство, от которого оно исходило, руководствовалось, конечно, соображениями высшей политики, более или менее прослеживаемой в переписке Румянцева с Паниным и коллегией иностранных дел, и имело свои основания принять данный образ действий. Но в самих приемах усмирения восставших селян заметны личные настроения и точка зрения русских офицеров, исполнявших приказания правительства. Генералы Кречетников и Подгоричанин, а также донской полковник Гурьев и прибывшие для усмирения восстания в Умань генералы относились к пленным селянам и казакам с крайним презрением и негодованием и, напротив, заявляли весьма нежную симпатию к шляхтичам. Они как будто не осознавали, что восставшие селяне связаны с Россией узами веры и народности, что если восстание и было несвоевременно и с политической точки зрения нежелательно для русского правительства, но оно исходило из желания отстоять свои народные права, опираясь на симпатию к России и прикрываясь именем императрицы. Русские офицеры не обращали внимания на все это. Они видели в восставших лишь бунтующих крепостных, а в шляхтичах – обиженных дворян и потому в обращении с пленными они лично от себя прибавляли меры строгости и произвольные наказания, далеко не входящие в служебные обязанности.