XVII
Когда в русский лагерь прибыл командующий польскими войсками граф Броницкий. Он остался очень доволен. Генерал Кречетников сразу же отдал этому графу
242
на расправу 845 гайдамаков. Отдал на расправу и Гонту. Отдал на расправу и начальников отрядов – Мартына, Белугу, Шило и Потапенко. Гонта настаивал, чтобы его выдали “царице России”. Но Кречетников и Броницкий над ним посмеялись. Граф Броницкий передал Гонту в кровавые лапы Иосифа Стемпковского – известного тогда ляха-карателя, большого специалиста по пыткам и казням. Броницкий требовал выдать ему всех пленных “разбойников”, но генерал Кречетников отказался выдать ляхам тех пленных, которые родились на русской стороне Днепра. “Они русские подданные, и судить их будут в России”. Кроме того, генерал забрал “весь трофей” – тысячу лошадей, 30 знамен, 15 пушек, все золото и серебро, отнятое гайдамаками у жидов и ляхов, и покинул лагерь. Сначала ляхи хотели публично пытать и казнить Гонту и самых опасных разбойников в Умани, но потом струсили. У графа Броницкого было всего 400 кавалеристов, а по кличу “агитаторов” к городу быстро могли собраться с окрестностей тысячи казаков и селян и отбить Гонту и других пленных. Поэтому всех пленных, в цепях и колодках и под большим вооруженным конвоем доправили до главной квартиры польских войск.
Гонта все время громко повторял в недоумении: “Где Зализняк? Почему со мной нет Зализняка? Где Зализняк?” Произошедшее плохо поддавалось осмыслению. Он старался для русского православного народа, для России, для торжества справедливости, а его, русского по крови, русский генерал сдал на пытки и казнь проклятым ляхам и жидам?! “Боже, что происходит? Где Зализняк?” Каратели для вынесения приговора избрали специальный трибунал из трех католических монахов и одного ксендза.
Неслышно было смеха на Украине, не поют вечером хлопцы, не кружатся в танцах девчата. Некому больше играть им на кобзе, потому что сидят кобзари в темницах, ждут кары. А которые остались, прячутся с остатками гайдамацкого войска в дремучих лесах, жмутся в долгие холодные вечера к кострам, тревожа печальными песнями израненные сердца. Вытоптала шляхта лошадьми цветники у хат, под смех и глумление повырубила саблями красную калину под окнами. Грустно-грустно воют по ночам на пепелищах при свете луны собаки, за серыми тенями скачут в обгоревшие трубы бездомные коты. А шляхта не утихала. Каждого хоть немного заподозренного в гайдамачестве крестьянина, ждала страшная кара. Сотнями сажали их на колы, вешали, резали им ноздри, били нагайками. Больше всего людей было казнено возле местечка Кодня, в котором заседала следственная комиссия. Недобрую славу получило это небольшое местечко. Долго-долго страшным проклятием звучали по Украине слова: “Чтоб тебя Кодня не миновала”. За короткое время там отрубили головы семистам гайдамакам.
В Кодне же судили и Гонту.
Во время суда дело его несколько раз проверяли, хотя его вина была очевидной.
Наконец, суд в Кодне вынес приговор: казнь должна продолжаться 14 дней. В течение первых 10 дней палач должен ежедневно снимать с его спины полосу кожи, в 11-ый день отрубить обе ноги, в 12-ый – обе руки, в 13-ый – вырвать сердце и, наконец, в 14-ый отрубить голову. Затем части его тела должны быть прибиты к виселицам, воздвигнутым в 14 городах Украины.
243
XVIII
… Последнюю ночь Гонта лежал на земле в шатре. Полог развернулся и сквозь отверстие был виден кусок неба с большими белыми звездами на нем. Гонта долго вглядывался в них. Ему показалось, будто они, то отдалялись, меркли, то снова приближались и тогда дрожали, словно слезы. Над самым краем отверстия повис опечаленный месяц, как будто заглядывал в шатер. А вокруг тишина немая, глухие шаги часового офицера.
В дальнем углу шатра лежал парубок-поляк. Его положили сюда по приказу Стемпковского, “чтобы пану полковнику не было скучно”. Стемпковский считал, что хлопец будет плакать, метаться в отчаянии, и тем отравит последнюю ночь Гонты, расстроит его в конец. Но Стемпковский ошибся. Хлопец лежал тихо. Только изредка шевелился и глубоко вздыхал. Он не мешал Гонте думать. Вся жизнь проплывала перед глазами полковника. Картины детства сменялись воспоминаниями со времен парубкувания, потом служба в надворном войске, и снова он видел себя босоногим мальчуганом в длинной сорочке с веревочным кнутом в руках. Иногда он так глубоко задумывался, что даже забывал, где находится. Но внезапно налетал ветер, полог ударял по шатру, шуршал и видения отлетали. Полковник не боялся смерти, но не хотел терпеть такие муки! Только бы побороть боль, только бы не показать врагам страха. О, он знал – для шляхтичей не будет большего удовольствия, как увидеть на его лице испуг, услышать из его уст слова мольбы.