- Ведут, ведут!
- Где он?
- Передний с оселедцем.
- Теперь вижу. Ух, глупые, нечестивые холопы!
- Мало того, что нечестивые, еще и трусоваты. Увидите, как он сейчас будет ползать на коленях.
- Глядите, матка боска, он смеется!
Стемпковский тоже увидел улыбку на губах Гонты и зло поморщился.
245
- Он сейчас не так посмеется, - прошептал соседу, усатому полковнику.
Гонту за руки и ноги распяли между столбами. С полсотни гайдамаков пригнали сюда, чтобы они посмотрели на муки атамана.
Стемпковский подал знак рукой. Палач ловко закатал выше локтя рукав, в лучах солнца сверкнуло острое лезвие бритвы и упало на Гонтину спину. Еще раз, еще. Стемпковский следил за лицом Гонты, но на нем, как и прежде, застыла улыбка.
Поручик, который просил у Гонты пояс, стоял в переднем ряду толпы. Он делал шаг за шагом и, сам того не замечая, очутился возле самых столбов. Его глаза умоляюще смотрели на Гонту. В это время палач в последний раз взмахнул бритвой и сквозь стиснутые губы выжал:
- Готово.
Гонта смотрел перед собой глазами, полными слез. Но это не были слезы отчаяния, это были слезы боли. Гонтины глаза смотрели не бессмысленно, а остро и гневно. Никто не успел опомниться, как он огромным напряжением мышц выдернул из петли левую руку и, выхватив из рук палача полоску кожи, швырнул ее поручику в лицо.
- Вот мой пояс с золотом! – Он повернул голову к Стемпковскому. – Слушай, пес шелудивый, ты говорил, что мне больно будет. Соврал ты, как всегда. А вот тебе и вам всем, глупая шляхта, еще больнее будет. Думаете, схватили Гонту, на этом и конец? Берегитесь, придет и на вас, нелюдей, кара! Хлопцы, не бойтесь! – крикнул он гайдамакам. – Смейтесь над ними. Плюйте им в глаза…
Броницкий смягчил этот приговор тем, что приказал обезглавить Гонту на 3-ий день и продолжать исполнение дальнейшей казни на трупе. Затем, не будучи в состоянии выносить этого зрелища, послал рапорт королю.
XIX
8-го июля 1768-го года Зализняк с другими запорожцами в составе 74 казаков были доставлены в Киев. Воейков распорядился заключить арестованных в Киево-Печерскую крепость.
Золотом сверкают главы Успенского собора в Киевской лавре. Зеленеют купола церквей и церквушек. У подножия церквей и собора шумит, разливается синей волною Днепр.
Все осталось позади, за толстой, окованной железом дверью. Арестованных ввели в казармы Киевской крепости. Втолкнули в черную, сырую тьму.
В той же самой крепости, в той же казарме, куда посадили восставших, сидели в соседних камерах их лютые враги – конфедераты.
Казармы, в которых сидели арестованные, были окружены бдительным караулом. Если кому-нибудь необходимо было выйти в сени, его сопровождал вооруженный солдат
Помещенные в казармы страдали от затхлости воздуха и тесноты: не каждый успевал занять место для ночлега, иные должны были проводить ночь, стоя, сильно томясь от бессонницы. Вследствие этих условий среди арестованных развивались изнурительные болезни, и многие из них умерли… В конце третьей недели их пребывания
246
в Киеве болезни страшно усилились. Ежедневно умирали от 5 до 8 человек. Арестованные принуждены были проводить несколько дней и ночей совместно с трупами, пока успевали выпросить, чтобы их прибрали.
Так жили и умирали заключенные в Печерской крепости. Украинские крестьяне и запорожцы, томившиеся в крепости, не оставили воспоминаний о своем пребывании там, но из официальных документов известно, что жилось им сносно. С запорожскими казаками, с простыми крестьянами генерал-губернатор Воейков церемонился менее чем с польской шляхтой. Они сидели в тюрьме голые, босые, ободранные и голодные.
XX
Только через неделю после перевода Максима в киевскую тюрьму началось следствие, которое вел низенький полковник с приплюснутым, маленьким носом цвета зеленой сливы и хитрыми маленькими глазками, быстро бегавшими по бумаге. Справа от него сидел его помощник, слева за отдельным столиком писарь, в прошлом полковой поп, который должен был записывать показания.