- Так вот ты какой, самозванец?
Уголки Максимовых губ чуть заметно передернулись. Максим откинул со лба прядь русых, липких от пота волос, переступил с ноги на ногу – на полу глухо зазвенели кандалы. Он чувствовал, как его разбирает смех. Пытался сдержать себя и не смог, улыбнулся.
- Вот такой!
И до того непринужденной была та улыбка, так естественно и просто прозвучал этот ответ, что губернатор в первую минуту растерялся. Он чувствовал тонко открытую издевку, и все же не знал, что делать.
“Крикнуть на него? Заставить молчать? Но он же ничего такого не сказал. Может, никто не заметил? А отчего же тот солдат сжал губы?”
Воейкова охватило огромное желание вскочить, ударить по лицу этого разбойничьего атамана, отправить в карцер солдата и кричать, кричать на всех: на Зализняка, на часового, на следователя, на помощников. Но он сдержался. Вытащил табакерку, поднес к носу.
- Ты будешь? Только отвечать на вопросы.
- Я и отвечаю.
- Сколько у тебя было войска?
- Не знаю я ему счету. Много. Как былин в степи. По всей Украине разошлись ватаги.
- Сколько сотен после взятия Умани насчитывал ты?
- Шестнадцать. Да людей в них было не по сто. В какой двести, в какой триста, а в
249
какой и того больше.
- Для чего людей бунтовал? Чего хотел ты?
- Воли. Хотели мы восстановить казацкие порядки, унию разрушить и панов уничтожить.
- А разве у тебя на Сечи не было воли? Разве там не казацкие порядки?
- Сечь… Это еще не вся Украина. Да и воли там осталось немного. – Максим прищурил глаза. – Разве это не вы на Ореле крепостей понаставили, форпостами и окопами Сечь окружили? И очутилась та воля в подземелье. А мытные рогатки? А поселения Новой Сербии?
- Замолчи, самозванец!
Но Максима уже нельзя было остановить.
- Не самозванец я. Меня выбрали казаки, простые люди. Они мне перначи привезли, они вручили их.
- Куда девал те перначи? И где все награбленное тобою?
- Не грабил я. Было немного… у панов люди отобрали. Офицеров своих потрусите, у них осело.
Воейков откинулся на спинку кресла. Пускай говорит, больше скажет сам, меньше с ним будет хлопот.
- Кто из священносвятителей благословлял тебя на войну и кто правил молебен в Матронинском монастыре?
Максим покачал головой.
- Этого не скажу.
- А может, скажешь? – негромко, но с ударением спросил Воейков.
- Угрожаешь? Напрасно…
Воейков не стал настаивать. Чего Зализняк не хотел говорить по доброй воле, он не говорил и под пытками. Уже убедились в этом. Пытаться вырвать что-то из него сейчас – только унизить себя перед следователями и солдатами.
- Для чего ты посылал людей к татарам? Хотел призвать их на помощь?
- Это басурманов на помощь? Ни за что на свете. Сами они послов слали.
- А под Болту которого из атаманов посылал?
Максим снова покачал головой.
- Про людей говорить не буду. И не спрашивайте, - он прислонился к стене, ожидая дальнейших вопросов.
Но Воейков ничего больше не спрашивал. Некоторое время он сидел неподвижно, потом медленно поднялся, кивнул следователю головой.
XXII
Следствие тянулось почти месяц. Несколько раз приходил генерал-губернатор Воейков. Вызывали новых свидетелей, в шкафах вырастали груды бумаг, заключенных ежедневно подвергали пыткам. Делали это не столько за их прошлые провинности, сколько за то, чтобы их товарищи на воле прекратили восстание. Гайдамацкие отряды уже