В конце июля последовало распоряжение о предании их Киевскй губернской канцелярии. В начале августа этот суд начал действовать. Окончился суд в октябре
1768-го года.
Максим Зализняк вместе с другими семьюдесятью запорожцами был наказан в Орловском форпосте, напротив разоренной татарской слободы (хотя Зализняк никакого участия в разорении татарских слобод лично не принимал). Семен Неживой вместе с сорока восемью запорожцами – близ Матронинского монастыря, Швачка – и двадцать восемь других запорожцев – на Васильковщине. После наказания, совершенного под наблюдением подполковника Хорвата и полковника Чорбы, запорожцев отправили в Москву, а оттуда в Сибирь.
В ходе конвоирования 1-го ноября в окрестностях Ахтырки (слобода Котельве) арестанты разбили караул и, выломав двери и отобрав у солдат десять ружей и у казаков копья и ружья, арестованные в составе 52 человек, в том числе и Зализняк, разбежались, но большинство их (33 человека), и в том числе Зализняк, были вскоре настигнуты и
вновь взяты под стражу. По остальным 16 человекам был объявлен розыск.
252
Правительство Екатерины судило и наказывало попавших ему в руки повстанцев без особенной злобы и страстности, с невозмутимым бюрократическим спокойствием. Запорожцы были присуждены к жестоким казням для того, чтобы припугнуть Запорожье, для того, чтобы доказать иностранным державам непричастность двора Императрицы к восстанию, и прежде всего для того, чтобы дать сатисфакцию Турции. Недаром Воейков более всего заботился о публичности казней и посылал приглашения на казнь Зализняка чиновникам “Блистательной Порты”. Били кнутом, вырывали ноздри, ссылали в Сибирь, но, ни один из тех, кто попал под суд русского правительства, не был наказан смертью. Оно и понятно: коллегия иностранных дел карала запорожцев из соображений дипломатических, главным образом “для показу”.
253
Глава шестая
I
С запада надвигалась темно-сизая туча. Она медленно ползла по небу, ее оборванные края тяжело свисали вниз, к самой земле. Казалось, она вот-вот зацепится своими длинными грязными краями за верхушку дерева, что маячило на горизонте.
И конвоиры, и арестанты ускорили шаг.
- Взгляни, как темнеет. Видно, не дойдем сегодня до острога, - сказал Жила Зализняку, который шел с ним в паре. – Вишь, вот и чины забегали. Косолапый мотается, как блоха в ширинке. Не остановимся ли прямо в поле?
- Когда б такое случилось? Только леший его знает, сколько до того острога. Может, он вот-вот выткнется. Спросить бы кого…
Максим споткнулся и, сморщившись от боли, сдвинул наручник на левой руке. Кисть руки оголилась, открыв сплошную красную рану с черными пятнами полузасохших струпьев.
Жила оглянулся. Неподалеку от него шло двое конвоиров. Но он знал – их лучше не спрашивать. Он бросил взгляд вперед и увидел, что впереди идет еще один конвоир.
- Бородатый в хвост прет. Этого можно спросить. Эй, ваше благородие, до острожка далеко? - крикнул Жила конвоиру.
- Верст восемь. Шевелись, шевелись!
Остальные конвоиры стали подгонять арестантов.
- Если сегодня заночуем в поле или где-нибудь в селе – будем бежать, - прошептал Максим.
- Места незнакомые. Чтобы не было, как возле Ахтырки. Переловят по одному, - отозвался Жила.
- Всех не переловят. Тогда тоже многие бежали. А тут еще ночь-матушка, поле. Когда казак в поле, тогда он на воле. Я вторично в руки не дамся. Лучше смерть. Ты чего-то молчишь, боишься?
Жила покачал головой.
- Ты меня знаешь. Хлопцев нужно загодя предупредить. У кого второй напильник?
- Кажется, у Озерова. А туча какая, погляди. Как вороново крыло. Не снеговая ли, вот и ветер холодный. Смотри, начальник свернул. Наверное, к тому хуторку поворачиваем, - пристально поглядел вперед Зализняк.