- Имею надобность снова выехать в Переяславль, мне как правителю церквей Правобережья, удобнее быть там, - говорил Мелхиседек, переставляя в шкафу пузыречки, какие-то ступки, пузатые банки. – Аптеку, если дорога позволит, тоже возьму.
Аптекарство было любимым делом игумена. Эта любовь доходила до чудачества. Он мог по несколько часов простаивать над мраморным столиком: переливал какую-то жидкость в склянках, деревянной ложечкой что-то перемешивал в банках. Монахи в
69
кельях удивлялись, а некоторые поговаривали, что игумен хочет сделать из воды и камня
золото.
- Как же дальше быть? – теребя в руках реденькую рыжую бороду, заговорил Гаврило. В яру холодном стан гайдамацкий, ежегодно сюда ходят, как в свою хату. В госпитале два раненых гайдамака лежат. Из-за них и монахи страх перед Господом теряют. Беглый монах, тот, которого при вас приняли, в мир похаживая, блудом занимался, в Ивковцах его поймали на греховном. Я приказал на цепь посадить.
- Не страх Божий теряют, а любовь к Господу. Недобрые слухи в монастыри идут. Хоть бери и выкладывай монастырские стены повыше, чтобы миряне не видели, какие дела за ними творятся. Доходы как?
- Не очень велики. Вот они все описаны.
Мелхиседек взял бумагу, поводил пальцем по столбикам цифр, посмотрел прибыли: свечные, карнавочные, молебные, просфорные, церковные.
- Расходы на трех остальных листах, - показал Гаврило. – Три западные кельи приделали, ворота новые поставили, два колокола по шесть пудов купили, перекрыли крышу на церкви Божьей Матери. На все это много расходов будет. Совсем обветшали царские врата, надо их заменить, некрасивые они без резьбы, а позолота совсем облезла, кресты непрестольные серебряные приобрести надо.
Мелхиседек отдал бумаги обратно, собрал все со стола, положил в ящик, подвинул кресло и сел напротив.
- Слушай, брат мой, со вниманием. Говорил ты о гайдамаках. Плохо, что у нас под боком живут разбойники. Однако со всех сторон следует поразмыслить. Не лучше ли все-таки они, нежели униатские вооруженные хоругви? Лучше, наверное. Гайдамаки нам беды большой не приносят. В случае чего, можно их и проклятием застращать. Нам нужно прибрать их к рукам. Мелхиседек откашлялся и, разглядывая запачканные чем-то синие пальцы, продолжал: - Еще одна мысль есть у меня. Нам надо иметь своих таких людей, чтобы оружие в руках держать умели. Из послушников, наемных работников. Я привез одного с собой. Весьма хорошо знает военное дело. Ему можно было бы поручить собрать что-то наподобие хоругви оружной. Оружие закупить надо. И вообще, об оружейном спокойствии следует позаботиться. Я имею на мысли сделать вот что: созвать духовный совет монахов высших из монастырей окрестных, священников некоторых и панов, которые нам жертвования делают.
Гаврило молча перебирал кисти на поясе. Мелхиседек подвинул чернильницу и вынул из ящика лист бумаги.
- Теперь давай обмозгуем, кого звать на совет.
IV
Зализняк, чтобы сократить путь, прошел по заснеженному огороду вдоль горы и перелез через тын во двор. Мать как раз кормила на пороге кур. Увидев сына, она как-то испуганно сжалась и едва ответил на приветствие. Максим сразу заметил, что дома не все в порядке.
70
- Мамо, случилось что-то?
- Сынок, не могла я ничего поделать… Забрал писарь Орлика… - мать всхлипнула.
- На десять рублей мы ему должны были. Стал требовать, а где же я их возьму? Он и забрал коня. Еще пятерку на стол кинул.
Максим глубоко, всей грудью, вдохнул воздух. Вспомнились доверчивые, похожие на спелые очищенные каштаны глаза Орлика. Бывало, когда смотришь на них, кажется, будто конь все понимает. А может, кое-что и понимал. Как-то давно, лет пять тому, в зимнюю вьюгу Максим добирался из Сечи к зимовнику. Холод колючими иглами пронизывал все тело, казалось, доставал до самого сердца. Чтобы хоть немного согреться, Максим слез с коня, опустил поводья, пошел следом за ним. Орлик сам выбирал дорогу. Наконец, Максим немного согрелся, но понимал, что на лошадь садиться нельзя. А идти дальше тоже не мог. Хотелось упасть на снег, хоть на минуту, смежить веки. Знал, что и этого делать не следует, но так хотелось хотя бы немного передохнуть. Только минуту, лишь одно мгновение…
Вот и буерак, значит, Орлик правильно идет. Еще версты три – и зимовник. Под кривой обгорелой вербою Максим остановился. Вытащил бутылку. В ней еще оставалось глотка два горилки. Когда уже второй глоток был во рту, Максим вспомнил о лошади. Вылил горилку изо рта на рукавицу и потер лошади ноздри, заснеженную грудь. “Сейчас тронемся, - думал он. - Не надо было выезжать из Сечи. Хлопцы, наверное, сидят у огня. Хрен рассказывает разные случаи. А кухарь уже и еду подает. Только почему он так смешно одет?..” Вдруг Максим открыл глаза от какого-то толчка. Орлик наклонил голову и толкал его мордой в плечо…