Из хаты выбежала Оля, а с ней какой-то незнакомый Максиму белоголовый мальчик.
- Дядя пришел. А это Петрик, я вам говорила о нем. И дидусь у нас.
Максим погладил детей по белокурым головам и взял их за плечи.
- Бегом в хату, еще простынете. Мамо, я скоро вернусь. Вы не убивайтесь так сильно.
Зализняк вышел на улицу.
“Не убивайтесь”. А жгучая горечь схватила за сердце. Казалось, потерял близкого. “Куда идти? В управу? Там и атаман городовой. Может, он бы помог, когда-то атаман был неплохим человеком”. Из управы, громко разговаривая, выходило несколько человек. Они поздоровались с Максимом и, не задерживаясь, пошли дальше.
- С кем это он так? – спросил один из них.
- Известно, с кем, - ответил другой. – С крамарем и монотельщиком. Каждый Божий день хлещут.
- Отчего не пить, когда их доля спита, - вставил еще кто-то.
“Не про атамана городового?” – подумал Зализняк.
Он знал, что атаман чуть не каждый день находит утешение в горилке.
Год тому назад утонул в Тясмине его единственный сын. Больная атаманова жена после такого печального случая жида недолго, он ее схоронил через несколько дней после смерти сына. Городовой атаман, когда-то заботливый хозяин, забросил хозяйство и стал пить. Поили горилкой атамана дуки, а за его спиной вершили дела.
71
Когда Максим вошел в управу, городовой атаман сидел за столом и, подперев
голову рукам, что-то бормотал.
- Семен Гнатович, - коснулся плеча атамана Максим.
Тот посмотрел мутными, непонимающими глазами и продолжал бормотать.
- Семен! – из соседских дверей высунулась голова писаря, - ты не…
Увидев Максима, писарь мигом исчез. Зализняк толкнул дверь, пошел вслед за ним. При его появлении писарь, который, наклонившись, рылся в столе, выпрямился.
- Чего, по какому делу? Я уже сейчас ухожу, - забормотал он и начал складывать бумаги.
- Знаешь хорошо, писарь, по какому я делу пришел.
- Я по закону. С сотским приходил. Коня все равно уже нет у меня. Не подходь! – настороженно крикнул писарь, шаря глазами в ящике.
Вдруг Максим молниеносно прыгнул вперед, толкнул стол так, что он опрокинулся, и схватил писаря за грудь.
- За коня хотел пулей отплатить? – он кивнул головой на перевернутый стол, из которого вместе с бумагами выпал и валялся возле ножки пистолет. – Крыса беззубая. – Он с размаху ударил писаря головой об стену. - Цыц! Посмей только пикнуть!
Но писарь и так не кричал. В его хмельных глазах застыл ужас, рот был открыт, и в нем что-то клокотало, словно в заслюнявленной трубке. Перед ним был тот Максим, которого боялись трогать не только сынки медведовских богатеев, но и гайдуки с панского фольварка. Навсегда запомнил писарь, как когда-то давно Максим, будучи моложе его лет на десять, бил писаря на улице за то, что тот сказал, кто выпустил из попова пруда в речку рыбу.
- Еще пять рублей дам, дай вытащить из кармана, - наконец, прошептал писарь.
- Конь где? – еще сильнее прижал его Максим.
- Нет сейчас, у Ивана, в городе.
Максим, ударив писаря в подбородок дважды подряд, встряхнул его в руках так, что у того голова дернулась, как привязанная, и бросил его на стул. Стул не выдержал, и писарь полетел на пол. Максим хотел уже идти, но его взгляд упал на пистолет. Чтобы писарь не выстрелил в спину, он поднял с пола пистолет и, согнув пополам, швырнул его в писаря и направился к двери, громко пригрозил:
- Чтобы конь к вечеру был у меня в хлеву. И именно мой конь, Орлик.
В соседней комнате атаман, также опершись на руку, продолжал что-то бормотать.
Вечером, как только привели от испуганного писаря коня, Максим Зализняк выехал на нем в Матронинский монастырь. С ним уехал и дед Корней.