V
Мелхиседек определил время проведения совета. Собрались все приглашенные. Много говорили о глумлении и издевательствах иезуитов, о притеснениях ими православных, об угрозе конфедерации, созданной униатами в городе Баре. Не признавали конфедераты указ сейма об уравнении прав униатов и диссидентов, глумились над
72
универсалами короля Станислава Понятовского, над его политикой сближения с Россией. Огнем и мечом поклялись они искоренить на Правобережье православную веру. Во все стороны рассылались по Украине конфедераты, набирая жолнеров в свои гарнизоны. Шляхта волынская выставила восемьсот человек. Две тысячи вооруженных шляхтичей ждали сигнала в Баре. Вскоре конфедераты насчитывали в своих отрядах уже около двадцати тысяч шляхтичей, вооруженных первоклассным оружием, исполненных злобой, благословленных папой. Встревоженный действиями конфедератов, бессильный что-либо сделать сам, консилиум сената решил прибегнуть к помощи русских войск. Из Варшавы в Москву поскакали гонцы. Военная коллегия, подкрепив армию генерала Кречетникова донскими казаками и несколькими карабинерными полками, предписала генералу начать военные действия. Конфедераты также усилили свою деятельность. Все дальше и дальше расходились их отряды, захватывая все новые волости. Напуганные залпами русской полевой артиллерии, бессильные перед регулярными воинскими частями, ошалелые конфедераты вымещали свою злобу на беззащитных крестьянах, на православном духовенстве.
Мало кто из присутствующих на раде догадывался, для чего их позвали, чего от них хочет Мелхиседек. Сам наместник настоятеля монастыря Гаврило был в душе твердо убежден, что правитель церкви созвал их для того, чтобы создать видимость какой-то деятельности и обеспечить себе спокойное место в Переяславле. Панов на совете было четверо. Они сидели в стороне и перешептывались о том, что если тут дело будет клониться к чему-либо опасному, то им ни во что вмешиваться не следует. Наконец, заговорил Мелхиседек. Он сидел в углу возле камина, и его лицо почти совсем скрывалось в тени.
- Возлюбленная братия, - начал он, - я вам говорил в самом начале, что мы должны сегодня решить весьма значительное дело. Нам непременно надо знать, как быть дальше. Ведь только мы можем спасти веру, только мы можем защитить православие. – Игумен обвел взглядом присутствующих и, положив руку на раскрытое евангелие, продолжал: - Тут говорилось многое. Говорили, что от комендантов пограничных крепостец должны требовать свободного въезда на тот берег, говорили, что нужно вписать в городские книги протест. Ведь это истина. Однако этим мы не спасем веру. Меч, только он один может пресечь путь супостату.
Паны, пораженные словами игумена, переглянулись. Мелхиседек поднялся и выступил на свет. Еще раз, обведя всех долгим, пронизывающим взглядом, заговорил горячо, отчеканивая каждое слово:
- Оружие закупить надлежит… Тайно создать вооруженные отряды… Чтобы по всем монастырям были такие и прежде всего в Матронинском… На все это нужны немалые деньги. Людей смелых найти нужно, таких как атаман гайдамацкой ватаги из Холодного Яра. Я еще одного такого с собою привез, они должны собрать первый отряд. Все это будет началом богоугодного похода за веру.
Игумен повернулся к столику, отодвинул полуустав и, поправив наброшенную на плечи шубу, продолжал:
- Сейчас на трапезу, а вечером все соберемся. И пусть каждый поразмыслит, что он может сделать для общего дела.
73
VI
Максим с двумя послушниками выгружал из саней под амбар ясеневые колоды. Колоды были сырые и послушники через силу поднимали вдвоем один конец.
- Тебя тоже выгнали в лес? – проходя мимо, обратился к одному из монахов дед Корней.
Послушник не ответил, еще ниже склонил голову и отпустил колоду. Другой послушник, почувствовав тяжесть, выхватил из-под колоды свои руки, оставив под колодой зажатую рукавицу. Попытавшись освободить ее, Максим отстранил послушника и, приподняв колоду, топором вынул рукавицу.
Выгрузив дрова, Максим снова хотел ехать в лес, но пришел посыльный монах и сказал, чтобы Максим шел к игумену.
Мелхиседек, как всегда, сидел в своей келье возле камина. Последнее время его все знобило, и он не разлучался с теплой медвежьей шубой.