- Как живется на новом месте, никто не обижает?
- А кто меня может обидеть?
Мелхиседек пошевелил в камине кочергой, немного отстранился от огня и заговорил медленно, словно взвешивая свои слова:
- Знаю, не настолько тебе хорошо живется. Трудно в мире найти спокойствие душевное. Нужда и голод людей угнетают, толкают их на смертельные поступки. Послушай мои душеспасительные наставления – прими послушничество. В том будет твое спасение. Я вижу: твою душу терзает какое-то беспокойство. Что тебя держит в мире? Любовь? Суетна она и пагубна для души. Одна есть праведная любовь – любовь к Богу.
- Не только мирская любовь держит меня там, - поглядывая на огонь, ответил Зализняк. – Не по мне монастырские стены. Вы говорили – за ними правда.
- А разве нет? Послушай меня. Я прошел все послушничество, начиная с трапезной. А сейчас, видишь, достиг сана игумена. Только здесь Бог посылает полное спокойствие. Ты бы мог начать прямо с послушничества.
Зализняк покачал головой.
- Не хочу я никакого послушничества. Степь, ваше преподобие, мне снится, степь и воля.
- Я от тебя ее не отбираю. Воля и здесь есть. Подумай, поразмысли. Служение Богу – наивысшее служение. А тем паче сейчас, когда настало время защищать веру, защищать правду. Вера и правда только здесь, за этими стенами.
Зализняк оторвал глаза от пламени, повернул голову к Мелхиседеку. Игумен, в свою очередь, посмотрел на него. На гладенькой, зеркальной поверхности одного из изразцов качнулся огонь и, вспыхнув, заиграл страстным румянцем на обветренной, мужественной щеке Максима.
- Неделю я в монастыре, а вижу: нет и за этими стенами правды. Верно говорят: где большие окна – много света, а правды – нету. Думается мне, что не тут она ищет защиты. Вы говорите про защиту веры. Это справедливо. Топчут ее униаты, глумятся над
74
православным человеком. Кто же на защиту ее встанет? Вы за панами монахов посылаете, просите их. Деньги от них принимаете. А о том забыли, что паны ради жизни сытой отрекутся от креста, первыми унию примут. У мужика крест только с душой можно отнять, иначе он не отречется от него. Кто же защитит крепостного от кнута шляхетского, от голодной смерти спасет? Про правду я только в сказках слышал, а видеть ее еще не видел. Но увижу!
- Прими послушничество – увидишь.
- Для чего принимать? Пятки вам некому чесать? Или некого за водкой на базар посылать?
- Замолчи! – гневно стукнул о пол палицей Мелхиседек. – Иди прочь с моих глаз!
Зализняк взял со стула шапку и пошел из кельи. В дверях на мгновение остановился, повернул голову.
- Совсем идти из монастыря?
Ответа не было. Надел шапку и ступил через порог. Уже за порогом настиг его голос игумена:
- Как знаешь!
Максим прошел несколько шагов по протоптанной к церкви дорожке и остановился у дикой груши. На дворе трещал мороз, но Максиму казалось, что удушье сжимает грудь. Он расстегнул кожух, набрал с ветки пригоршню сухого снега.
“Может, не нужно было так говорить игумену, - подумал он. – Нет, надо, только немного не так. Игумен человек справедливый, но и он, поди, не все сказывает”.
Зализняк, задумавшись, брал с веток хлопья снега и, сжимая их в комочки, бросал в рот. Вот уже сколько времени прошло, как вернулся он из степей. Думал найти покой, но так и не нашел его. Напротив, чем дальше, тем теснее роились в голове тяжкие думы. Видел нищенскую жизнь земляков своих, гневом и жалостью переполнялось сердце. А тут еще слухи про истязания униатами людей православных. И вера, и барщина – все перепуталось. Куда же в самом деле податься людям, как разобраться во всем? Кто им искренне хочет помочь? Игумен? У него есть какие-то замыслы. Может, и правда, Мелхиседек хочет помочь бедным людям? Но как, чем он думает помочь, почему не скажет? И почему в самом монастыре так глумятся над наймитами и послушниками? Где же та сила, которая станет на пути шляхте и униатам? Максим не находил ответа. Лучше ни о чем не думать. Он вольный человек, казак. Но почему в памяти всплыли слова Христа: “Нынче мужик волен только на том свете”. Не, он не мог не думать, не болеть душой.
Снег таял в руке, стекал за рукав. Зализняк почувствовал, как мороз больно ущипнул его за пальцы. Он растер в ладонях остатки снега и, спрятав покрасневшие руки в карманы кожуха, пошел к сараю, куда уже снова подъезжали послушники с дровами.