XV
Уже за три дня до Троицы в Матронинский Троицкий монастырь стали съезжаться окрестные крестьяне. Места на монастырском заезжем дворе хватило немногим, спали в клунях, конюшнях и даже – а таких было большинство – в саду под открытым небом. Между людьми ходили разные слухи. Говорили, что где-то в лесу собралось большое войско, что скоро выгонят конфедератов и шляхту, что в воскресенье будет молебен и всех силой позаписывают в гайдамаки. Некоторые крестьяне ждали этого дня с нетерпением, иные со страхом, другие с любопытством, а были и такие, что тихонько запрягали лошадей, и, убирая торбу, отправлялись домой. В субботу из лесу вышла часть гайдамаков и смешалась с прихожанами. Гайдамаки разговаривали громко, не таясь, бранили панов, звали крестьян к себе.
В воскресенье с утра погода стояла ясная, солнечная. Над монастырем, поблескивая на солнце крыльями, кружилась стая снежно-белых голубей. На церковном дворе шумела огромная толпа. Маленькая деревянная церквушка тоже была переполнена. От дыхания сотен людей, от смрада фитилей, густого запаха дегтя в церкви стояла тяжелая духота. Монотонно читал евангелие протоиерей, качая в такт словам продолговатой, словно у лошади, головой.
Роман, который стоял напротив царских врат за спиной Бурки, почувствовал, как все больше его клонит ко сну. Сначала он вслушивался в речь протоиерея, ожидая, когда тот скажет что-то такое, что касалось тех событий, которые должны были произойти, но слыша, что протоирей читает какую-то длинную и нудную молитву, стал думать о чем-то своем. Неприятный запах растаявшего воска и ладана кружил голову. Гайдамак, который стоял позади, задремал, прислонив свечу чуть не к самой стриженной “под макитру” голове Романа. Роман локтем толкнул его в живот и прошептал: “Патлы спалишь. Чем тогда мне девчат завлекать?”.
88
Наконец, на колокольне зазвучали колокола, и при чтении пятого псалма начался крестный ход. Впереди шел протоиерей с чудотворной иконой и наместник настоятеля иеромонах Гаврило. Мелхиседека не было, он выехал, не пробыв даже трех недель, но Максиму все время казалось, что он тоже шагает впереди всех. За ними Зализняк и Бурка, гайдамаки, крестьяне, монахи. Когда обошли вокруг церкви и остановились около
паперти, Бурка осторожно взял за локоть наместника.
- Отче, остановись, скажи людям слово напутственное.
Гаврило исправно моргнул глазами, скрестил руки на выпуклом животе.
- Что могу сказать я? Я могу лишь величать Бога.
Но Бурка взял его под руку и помог встать на ступеньки. Толпа остановилась, умолкли разговоры.
- Возлюбленные! Ныне у нас праздник великий. Сошлись мы сегодня в седьмой день недели, чтобы совершить благое и святое дело. Помните, кто сотворил благое дело, тот вознесется на небеса, райские врата всегда будут открыты перед ним. Миряне, таинства униатов нечестивы. Покойники, схороненные нами, не встанут в день Страшного Суда. - Иеромонах кашлянул и неожиданно замолк. Он оглянулся, словно ожидал поддержки, кашлянул еще раз. Его приложенный ко рту кулак мелко дрожал, на лбу выступили капельки пота.
Бурка тревожно посмотрел на Зализняка, который от волнения никак не мог расстегнуть верхние крючки кунтуша. Гаврило шептал что-то про себя, потом поглядел под ноги, чтобы сойти вниз. В толпе послышался глухой шум. Зализняк рванул воротник, два верхних крючка оборвались, и в то же мгновение он ступил на паперть.
- Люди добрые, братья мои по неволе! – прозвучал над толпою его сильный голос. – Да, братья по неволе, потому что паны совсем озверели, хуже неверных из нас невольников делают. Кому сегодня не надели хомут, наденут завтра. Недаром же сейчас и поговорка такая пошла: “На воле – плачу вдоволь”. Нет мочи дальше терпеть такое надругательство, - Максим передохнул. Он сам не знал, откуда брались слова, но они лились свободно, как будто он целую ночь обдумывал их… – Коли мы сами сейчас не защитим себя, то кто же защитит нас? Настало время выбираться из неволи, разбить ярмо, которое терпим от шляхты, оборонить веру от кровавых рук конфедератов. Только когда уничтожим змеиное кубло пановское, что сосет нашу кровь, тогда и будем свободны. Встанем же на бой против наших обидчиков, поклянемся, что всех панов выгоним с нашей земли!
Максим выхватил саблю из ножен. Рассыпав на солнце серебряные брызги, блеснули сабли и ножи в руках гайдамаков, на мгновение застыли в вытянутых руках и вслед за атамановой медленно опустились к земле. Бурка махнул рукой, с колокольни прозвучал пушечный выстрел. Певчие запели тропарь. Иеромонах принял из рук дьякона чашу, стал освящать склоненные сабли и ножи. Несколько гайдамаков вывезли на руках из сада два оружия. Иеромонах подошел к возам и, шепча молитву, покропил оружие.