Когда в Медвине похоронили Галю, Федор решил вначале отомстить панам Ржевским за ее смерть, а потом отправиться на юг к гайдамакам. Он не мог придумать как
наказать панов, не один уже день проводил в Богуславе, бродя вокруг панской усадьбы.
Однажды на ярмарке, толкаясь между возами с дегтем, салом и солью, Федор увидел запорожцев. У, что то были за казаки, Боже Твоя воля! Кони были под ними высокие, сытые. Как сели на коней да поехали по ярмарке – будто искры сверкали. Красные жупаны глаза слепят, вылеты разлетаются за плечами как крылья. Федор целый день ходил за ними. Стали они на лугу за городом в цель стрелять – шапку худую на сук повесили. Федор лежал на животе под деревом, глаз не спускал с шапки. И что же? Так и сажают пулю в пулю, ни одна пуля новой дырки не сделала, все в первую дырку попали. Стали горилку пить – целое ведро втроем выпили. Стали на конях гарцевать и шапки в
103
воздух подбрасывать – ни одна не упала – подлетит всадник и подхватит. А как начали песни петь про турецкую неволю, про удальство казацкое, у Федора даже дух захватило – такая песня.
Федору захотелось уже не к гайдамакам идти, а стать казаком.
Когда запорожцы уехали с ярмарки, начал Федор расспрашивать у каждого: что они за люди? Откуда такие парни? Из дальней ли стороны? Сивоусый дед Микита, старый чумак, что каждую весну ходил со своими волами под Перекоп за солью, рассказывал Федору про запорожцев.
Главное их жительство – под Днепром, пониже порогов. Земли у них вольные, так и зовутся: “вольности запорожские”. Нет на тех землях ни панов, ни холопов. Живут запорожцы, никому не кланяются – только Богу в небе и батьку своему кошевому в Сечи. Турок к ним сунется – турка побьют, ногайский татарин – татарина, а к ляху и сами чуть ли не каждую весну в гости жалуют.
И пошел, и пошел дед Микита рассказывать про те вольные степи. Рыбы в реках – страшенная сила. Раков – штанами ловить можно. Кони целыми табунами ходят. Птицы там, говорил, столько, что как пойдут на охоту – домой ведрами на коромысле тащат. Волков, лисиц, зайцев, диких свиней – прямо не пройдешь. Дикие кабаны пудов по десять, а то и больше весом – насилу шесть человек на сани сложат. А земля такая родючая, что бросишь горсть зерна – десять коп пожнешь…
Целую ночь снились Федору чубатые казаки. А утром решил он просить деда Микиту взять его в поход, чтобы увидеть вольные степи.
Дед Микита ему не отказал, назначил выезд завтра на рассвете.
Федору пришлось накануне выезда подготовить замысленное дело с отмщением за Галю. Приобрел он две банки быстро горящей жидкости. Спрятал в кустах по обе стороны панского имения. Он спланировал поджечь по обе стороны дома пристройки, в них было складировано сено.
Ночью ему повезло, она была темна, Федор выследил, когда сторож ушел на заднюю сторону строений. Он выплескал жидкость на сено и поджег. Когда сено разгорелось и пламя поднялось до крыши, сбежались на пожар слуги. Другая сторона, где
тоже была такая пристройка, никем не охранялась и не просматривалась теми, кто тушил пожар. Федор поторопился воспользоваться безлюдьем возле второй пристройки, выплескал на нее вторую банку жидкости и поджег.
Федор был уже далеко от поместья, на лугу, где образовался чумацкий поезд, но видно было большое зрелище от пожара. Говорят, до утра не могли загасить пожар.
XXIII
Двадцать чумацких возов выехали под утро из города и взяли путь на Перекоп за красноозерской солью. Впереди всех шли гладкие, откормленные волы, убранные красными и синими лентами. День был праздничный, и между крутыми рогами волов сияли две восковые свечи, как пред иконой в церкви. То были волы чумацкого атамана деда Микиты. На возу сидел сам батько-атаман, рядом с ним пышный петух – возвещал
104
время путникам, а рядом с петухом – Федор.
На всю жизнь запомнит Федор эту дорогу.
Дед Микита взял его с собою хлопцем-погонычем, но работа его не томила: Федор распрягал, запрягал волов, чистил казаны да ложки, подмазывал дегтем оси. В остальное время он шагал рядом с возом, по щиколотку в ласковой горячей пыли, или лежал на возу на мешках. Всюду, куда хватало глаз, раскинулась степь. Ветер наклонял, пригибал к земле высокие травы. Федор лежал на возу, щурил глаза, и тогда нельзя было понять, где кончается степь, где начинается небо. Узенькие тропочки тут и там извивались в траве – по каждой хочется пройти, да нельзя – не успеешь. Могилы изгибали свои высокие спины. Федор отставал от возов, взбегал на могилу и, прикрывшись рукою на солнце, глядел вокруг.