Там балка густо поросшая лесом. Она такая глубокая, что молодые дубки, ясени, березы кажутся не деревьями – травинками. Там подальше – широкая речка, вся в камыше. Там холм, а на холме, подняв длинную ногу, стоит журавль. А за холмом хутор. Три хаты по откосам оврага и возле них поднимаются на гору и спускаются книзу сады.
А по “извечному шляху”, по знаменитой Муравской дороге, тянутся чумацкие возы. Впереди всех – серые, гладкие, как водой облитые – важно шествуют волы деда Микиты.
Вот караван достиг колодца. Видно, колодец глубокий, воду из него добывает не человек, а лошадь.
Наглядевшись вдоволь, Федор бросился вниз с кургана догонять своих. В траву – как в воду. Бежал, путаясь в длинных стеблях. Вдруг уйдут без него? Как он здесь на дороге один останется? Медвин и Богуслав далеко Не дай Боже вычислят, что поместья поджег он. Возврата нет.
В чумацком обозе всем заправлял атаман дед Микита. Шутка сказать – тридцать лет ходил Микита в Крым за солью и знал в степи каждую могилу, каждый овраг, каждый хутор. У него хранилась вся чумацкая казна. Он расплачивался дорогой за пастбище, переправы и водопои. Он указывал, в каком колодце свежая вода, а в каком худая, в каком селе живут добрые люди, а в каком лучше отойти - от греха подальше. Дед Микита
выдавал кухарям толокно, пшено, сало и огромной ложкой пробовал из котла кашу. Дед Микита по утрам будил чумаков с первым криком своего петуха, а вечерами назначал в огороде сторожей. Дед Микита осматривал колеса от всего обоза (целы ли?), и волов (здоровы ли?), и пастбища – нет ли на них чихири. От травы чихиря волы хворают. Все знал, все умел дед Микита. – починить худую ось, и вылечить хворого вола. А вечером рассказывал сказку. “Днем сказок нельзя сказывать – со строгостью говорил дед Микита –
от дневных сказок овцы дохнут”.
Когда солнце скрывалось, и желанная тень окутывала степь, чумаки распрягали волов и пускали их в высокие травы. Потом они расставляли возы четырехугольником, по-запорожски, а внутри зажигали костры. Над каждым костром ставили треножник, к треножнику подвешивали котелки, и до полуночи качались по вытоптанным травам высокие тени треножников, котлов, людей.
Федор молча лежал на возу, смотрел издали в пламя костра и поджидал, когда позовет его к костру дед Микита. Дед, причмокивая беззубым ртом, долго пробуя толокно
105
и кашу, потом легонько толкал Федора в бок и говорил ему, отвешивая глубокий поклон:
- Просим, батьку, до нас, коли ласка!
Веселый был этот дед Микита, шутливый.
Федор присаживался к костру хлебать толокно из деревянной миски. Жадно ел он, и жадно слушал, что рассказывали бывалые чумаки. Про характерников запорожских рассказывали. Будто есть такие характерники – колдуны – на Запорожье, что проговорят над тобою “Отче наш” наизворот, и никакая пуля тебя не тронет. А самого-то характерника убить можно не простой, а только серебряной пулей. Характерник сильнее всякого человека. От одного его дыхания ляхи с ног валятся.
Дед Микита слушал, поглаживал седые усы, и молчал. Помолчит, а потом и сам начнет рассказывать. И, случалось, такое страшное расскажет, что у Федора ложка – вместе с толокном – падала из рук на траву. И не поймешь, быль он говорит или сказку.
Однажды завел дед Микита рассказ про песьеголовцев.
- Были в старину такие люди, - медленно говорил он, поглаживая петуха, который при ярком пламени костра клевал у него из ладони зерно, - были в старину такие люди, с песьими головами: песьеголовцами прозванные. Они перенимали пути чумаков и которого чуманька поймают, того начинают откармливать: орехами и желудями, орехами и желудями. Как прокусят ему длинным зубом палец и видят , кровь не течет, а каплет один только жир, так того человека и зарежут.
Федор придвинулся ближе к костру. Ему уже почудилось, что в темноте из травы выглядывает песья остроухая морда.
- Табор ихний, песьеголовский, - рассказывал дед Микита, - был у самой вот у той балочки… - дед снял петуха с колен и ткнул пальцем в сторону, в темноту.
- Да будет тебе брехать, дед! – вдруг заорал чей-то злобный, хриплый, срывающийся голос. От соседнего костра поднялся и шел к Миките высокий черномазый чумак. Федор боялся его: чумак этот за всю дорогу ни с кем не заговорил ни единым словом, и шея у него всегда была завязана грязной окровавленной тряпкой. – Будет тебе брехать, дед! – повторил он и босой грязной ногой отшвырнул в сторону петуха. – Песьеголовцы, песьеголовцы! – передразнил он деда Микиту. – Будто уж нету на нашей