Украине никого пострашнее твоих песьеголовцев!
И вдруг он начал разматывать грязную тряпку на шее. Он дергал ее, тянул и рвал, и Федор с ужасом смотрел на его темное лицо, освещенное пламенем костра. Вот кончилась тряпка, чумак бросил ее в огонь и наклонил голову. Федор увидел у него на шее широкую, черную, чуть затянувшуюся рану. Чумак наклонился к деду Миките и, согнувшись в три погибели, вертел перед ним своей шеей, и Федор глаз не мог от него оторвать.
- Песьеголовцы укусили? Песьеголовцы твои укусили? – кричал чумак на деда Микиту.
Чумак сел возле деда. Все молчали. Федор смотрел на него и ждал: что скажет этот черный человек?
Черный закрыл лицо руками и лег на траву. Рана шла до самого затылка. Потом он поднял голову и заговорил. Вокруг костра сидели пять человек, но он говорил только деду Миките, близко придвигая свое темное лицо к его морщинистому доброму лицу. Все смотрели на него, на глубокий овраг на его шее, от которого слова казались еще страшнее.
106
Он говорил быстро, хватал руками высокие травы, вырывая их с корнем и отбрасывая в сторону.
Сам он родом из Волыни. На Волыни людям уже житья не стало. Голод. У панов пироги да вина, а у холопов хлеб с лебедой. Он бежал от своего пана на Киевщину. Там возле Сокирной нашел село, что за пять лет было свободно от панщины. Пан-арендатор и
хату ему дал, и волов. Село богатое. Хлеба стеной стояли, а яблок, вишни, груш, черешни, слив! На третью осень женился он на мельниковой дочке, на четвертую родила она ему сына, а на пятую люди на панщину пошли. Сразу четыре дня в неделю потребовал пан-арендатор. Побросали люди свои бахчи, огороды, поля, поплелись на панское поле. Шмякаются на землю перезрелые груши, гниет, пропадает зерно на неубранных полях – на холопских полях.
Федор слушал и ждал: когда же будет про рану?
Еще прошла зима и еще одна, и приказал пан хлопчика малого вести на панщину. Огороды полоть. Нечего делать, повел четырехгодовалого сына. Его Павлусем звали. Взял Павлусь да и повыдергивал с грядки всю морковь, а лебеду всю оставил. Пан-арендатор за эту работу своими руками отстегал малого хлопчика на конюшне.
Стала жинка просить: уйдем да уйдем отсюда. Лето перетерпели, а перед самым перед мясопустом кинули хату, взяли сына и вышли в широкое поле. А тут и метель началась. Бредут по пустому полю, снег так и метет по ногам. Плачет Павлусь на руках. Хворь какая-то к нему перекинулась – кашляет, как старый дед на печи, и все личико беленькое в красных пятнах. Зашли в корчму при дороге погреться. Сосчитали свои гроши: два гроша насчитали. На один купили горилки смазать дитя, на другой – бублик. Жинка хотела заночевать в корчме, но муж не позволил: опасался погони. Догонит пан-арендатор – шкуру спустит, душу вынет, дитя до смерти забьет. Вышли опять на мороз. Слышен топот – будто лошади скачут. Не за нами? Свернули в лес. Даю Павлусю бублик, а он и глазами не смотрит и рученьками не берет, только плачет тихонько. Жинка вытоптала ямку в снегу, положила Павлуся под кусток, и пошли они вместе собирать для костра хворост. Вот вернулись, разожгли костер. Жинка схватила скорее Павлуся – поднести к огню, обогреть, а ему и огонь уже не нужен. Поздно. Не дышит уже Павлусь.
И носик остренький торчит, как у птички. Чумак замолчал. Но все знали, что это еще не конец.
Жинка заплакала в голос, а он выломал палку и начал могилу рыть для Павлуся. Земля мерзлая, роешь - не выроешь. Жинка совсем разум потеряла от горя, прижимает мертвого Павлуся к груди и кричит: “Это ты, это ты виноват! Зачем ты вывел нас из корчмы на мороз? Дитятко мое! Павлусь мой! Родной батько тебя загубил”. Обидно ему было слышать такие слова, и в глазах у него помутилось. Он ударил ее палкой по голове.
Той палкой, что рыл могилу. Один раз и ударил. Она охнула и упала. Лежит и не шелохнется. Снег валит ей на лицо, на глаза, а она и снежинок не смахивает. Мертвая лежит.
Он положил ей на руки Павлуся и так и закопал их обоих в холодную землю.
До зари он просидел на могиле. Утром сделал крест, поклонился могиле и пошел в ближайшее село. Там явился к войту и все рассказал. Войт отправил его в город, в тюрьму. В тюрьме его допросили паны-судьи. Он все рассказал им. Они присудили голову