уярмленные и поруганные, кое-кто из них, может быть, впервые взял в руки
заржавленный дедовский самопал, но не выпустит его из рук, не попросит в бою пощады, пойдет туда, куда поведет их он, Зализняк. Максим почувствовал в груди что-то похожее на гордость. Ему, наймиту-поденщику, сотни людей вверили свою жизнь, свои надежды и чаяния.
Впереди ехали конные сотни. Это в большинстве своем были запорожцы и бывшие казаки надворной стражи, при полном вооружении, на добрых конях. Несколько дней тому назад к восставшим одна за другой присоединились почти все чигиринские и
112
смелянские сотни. Над сотнями трепали на ветру привязанные к копьям разноцветные флажки. Сзади них ехали несколько конных сотен, собранных из крестьян, и только вслед за ними, не придерживаясь никакого строя, хотя они и были разбиты по сотням, немного поотстав, чтобы не глотать поднятую конскими копытами пыль, шли пешие гайдамаки. У многих из них вместо оружия была все та же коса, с которой они прошли не одну десятину на панских сенокосах, или вилы, которыми перекинули неисчислимое количество снопов на панских полях. В самом центре катилось десятка два возов, и шли вьючные кони, груженные бытовым имуществом.
У самой дороги, опираясь на косы, застыло полдесятка косцов. Максим посмотрел на них, потом его взгляд упал дальше, туда, где между копнами травы бежал к лесу какой-то человек.
- Здорово, косари! – Зализняк съехал с дороги, придержал Орлика.
- Доброго здоровья, - нестройно ответили ему.
- Травы хорошие выдались!
Лысый старик, вытирая травой косу, кивнул головой на покос.
- Нечего Бога гневить, неплохие, едва косу таскаешь. Говорил хозяин наш, что под лесом еще лучше.
- А где же ваш хозяин? Не он ли там за копнами побежал?
- А какой еще леший?
Максим отпустил повод, и Орлик, которого он никогда не зануздывал, потянулся к траве.
- А вы зачем же не бежали?
- А чего нам бежать? – ответил один из косцов. Сидя на покосе, он перевязывал по постолах волоку. – Мокрый дождя не боится. Что с нас взять? Да и то сказать, разве вы не такие люди, как мы? Может, кое-кто и из нас в гайдамаки думает пойти.
- Что-то долго думает. Скажите лучше, не проходил ли тут кобзарь слепой с хлопцем? – спросил Максим.
- Проходил еще на рассвете. Вон не там ли он идет?
Зализняк обернулся и выехал на дорогу, где, постукивая палкой, шагал Сумный с Петриком. Увидев Зализняка, Петрик сказал об этом деду, и они сели на обочине дороги. Максим подъехал к ним, слез с коня. Дед рассказывал недолго. Он подтвердил все, о чем говорили другие лазутчики, которые вернулись утром: в городе войска немного, все оно стоит в замке. Конфедераты почти все выехали из Черкасс. О том, что гайдамаки вышли
из лесу, никто не знает.
Зализняк поскакал к гайдамакам. Он отделил конные сотни от пеших (последним
наказал ускорить шаг и двигаться следом), повел их на Черкассы. Через полчаса были уже в городе. Завидев вооруженных всадников, люди попрятались в хаты, улицы опустели, и только собаки заливались по дворам да иногда из-под копыт с кудахтаньем кидалась перепуганная курица.
Промчались предместьем, широкой улицей, выехали на торговый майдан. День был базарный, а при появлении гайдамаков на майдане, поднялось что-то страшное. Все бросились врассыпную. Ревела оставленная на произвол скотина, трещала под ногами опрокинутая наземь с прилавков посуда, визжали женщины, разбегаясь по дворам.
113
Максим, остановив коня, удивленно смотрел на все это. Неподалеку от него крестьянин лупил кнутовищем по ребрам коня. Он пытался выехать в улочку, но его воз, крепко зацепившись колесом за соседний, запряженный волами, не мог сдвинуться с места. Максим поехал туда. Увидев Зализняка, крестьянин швырнул кнут и кинулся под воз, чтобы хоть самому проскочить в улочку, но с перепугу попал не туда и вылез возле заднего колеса, перед самой головой Орлика.
- Стой! – крикнул Зализняк. – Стой, говорю!
Крестьянин прижался к забору, поднял для защиты руки.
- Чего бежишь? – спросил Максим, наклоняясь с седла.
- Все бегут, и я тоже. Гайдамаки.
- Так что же, что гайдамаки?
- Резать всех будут…
- Кто это тебе сказал – Максим едва сдерживал гнев.