- Это уже второй раз, слушайте, слушайте! – крикнул гайдамак.
Из хаты донесся крик громче первого. Потом что-то загрохотало, задняя дверь распахнулась настежь, из нее выскочил юноша с взлохмаченными волосами в разорванной сорочке. Он сделал несколько шагов и упал. Из дверей выглянула голова, к задвижке потянулась рука. Это был Гершко. Но не успел он прикрыть дверь. Один из гайдамаков, почти не целясь, выстрелил из оружия. Лавочник, словно готовясь к танцу, выставил одну ногу вперед и упал через порог. Гайдамаки кинулись в хату, а Неживой остановился возле юноши. В нем он узнал того хлопца, который отводил коней, когда Неживой привозил горшки.
Хлопец лежал, подобрав под себя руки. Из ножевой раны в боку текла кровь. Семен перевернул юношу на спину, приложил ухо к груди – он дышал. Из хаты, вытирая пот, вышел гайдамак
- Еще один там был, на чердаке в сенях сидел. А чердак не закрыт. Вижу - сено сыплется, покончил я с ним.
- Найди что-нибудь чистое, рушник или платок какой, - попросил Неживой.
Неживой взял хлопца на руки и понес в хату. Он положил его на кровать, разрезал
ножом сорочку, наскоро перевязал рушником рану.
- Беги, позови бабу, чтобы в лекарствах толк знает, - сказал Семен, убирая задвижку от ставней. Ставни упали за окном, и в окно хлынул сноп света. Около дверей, как бы заглядывая в хату, лежал какой-то мертвый человек.
- Это тот, что на чердаке сидел, - сказал гайдамак.
Неживой подошел к убитому, посмотрел в лицо.
- Ох, да это Зозуля, земляк мой! Вот он куда из села убежал. Давно по нему веревка плакала.
- Пить, - тихо попросил хлопец.
Семен кинулся к ведру, но гайдамак уже нес в кувшине воду.
- Попьешь – оно и полегче станет. Потом баба придет с травами, - говорил Неживой, поднося кувшин. – Это ты нам дверь открыл? – спросил Неживой молодого хлопчика.
Молодой хлопчик ничего не ответил, только простонал.
117
XXIX
В Черкассах стоял гомон. Уже вошли пешие сотни и рассыпались по улицам. Город издавна славился своим богатством. Где еще найдешь такой конный завод, как тут, а завод селитровый, а лавки да заезжие дворы, что выстроились в ряд. Дома, словно красуясь друг перед другом, поблескивали крытые железом крыши богатых купеческих и шляхетских домов. Из года в год наживалось это богатство, по медному грошу выбирались деньги из дырявых крестьянских карманов, обмененные на золото, ложились в сундуки сверкающими червонцами, поднимались просторными домами с большими окнами, катились размалеванными каретами. И вот пришли мужики, чтобы снова разобрать по карманам эти гроши. Да разве их заберешь все? Сколько их вкусными, заморскими лакомствами спряталось в толстых панских животах, дорогими нарядами износилось на плечах панночек… Пускай в огне сгорят хоромы, пусть с дымом развеются горы одежды, пусть испепелятся панские бумаги, в которых писано, что мужик – это немое быдло, которое должно весь век ходить в ярме, что земля панам дана от Бога и закреплена подписью короля, что суд и управа – это только для мужика! Пусть этот дым летит по Украине, и, почуяв его, задрожат паны, ожидая кары! И гайдамаки карали. Пылали дома, по улицам носились выпущенные из конюшен панские лошади, шипели в огне селитры, рассыпая в стороны огненные брызги.
Роман шел словно среди фейерверка. Сабли уже в ножнах. Пистолет за поясом. Возле шинка остановился, прислонился к столбу. Ему показалось, что он слышит, как наливает тело усталость. Капля за каплей. Он остыл также быстро, как и загорелся, беги теперь мимо него шляхта или корчмарь – не погнался бы. Злоба вытекла из сердца.
Мимо него, взявшись за руки, гурьбой прошли парубки. Последний день гуляли они в родном городе, уже не жалея, пропивали, у кого какая завалялась монета.
Роман лениво вынул из кармана большие, похожие на луковицу, серебряные часы, и подбросил их на руке, довольно усмехнулся. А потом прижал к уху, и, слушая, как размеренно стучит механизм, улыбнулся еще раз.
Гайдамаков в замке было мало. За воротами возле стен стояли в ряд пять пушек: три чугунные и две медные. Около одной из них с паклей в руках возился Зализняк. Заскорузлые Максимовы руки, давно соскучившиеся по работе, ловко бегали возле дула, натирая до блеска медный ободок. Возле соседней пушки возились еще несколько человек и между ними дед Мусий.
- Бог посылает праздник, а тут работа, - сказал Роман, подходя к Зализняку. – А по-