моему, надо так, чтобы через день – воскресенье, через неделю – свадьба, а в будни
чтобы дождь шел. И зачем их тереть? Не все ли равно, из ясных стрелять или из тусклых? Я вот штуковину достал, - Роман вытащил из кармана часы. – На, Максим, ты же у нас атаман, тебе эта забава больше всего и пойдет. Может, с какими панами выпадет разговор, вытащишь часы эти, крышкой щелкнешь.
Зализняк, не вытирая рук, взял часы, повернул их на ладони, для чего-то постучал по крышке ногтем.
- Где ты взял их? – спросил он, немного помолчав.
118
- У купца одного. Мы с ним полюбовно договорились.
Зализняк размахнулся и швырнул часы далеко от себя. Часы жалобно звякнули и упали на землю сплющенные. Роман удивленно посмотрел на часы, потом на Зализняка.
- Зачем? Изъян в них какой?
- В тебе самом, Роман, изъян этот. – Максим присел возле пушки. – Грабежом занялся. Эх ты!
В этом “Эх ты!” слышалось такое презрение, такой укор, что Роман поморщился, как от боли.
- Каким грабежом? Часы одни взял, и те для тебя. Ну, посмотри, ничего нет. – Роман начал выворачивать карманы: - кресало – мое, кисет – тоже. Другие шапками деньги грабастают…
- Не выворачивай, вижу и сам. Грести можно, знать только нужно, зачем. Ты же сам понимаешь, хлопцы деньги в один котел ссыпают. Эти деньги мирские. Паны их награбили, а мы теперь назад ворочаем. Они на оружие пойдут, на еду, бедным людям на житье. Правда, есть и такие, что о себе только заботятся, думают набить золотом пояса и домой улепетнуть. Разве ради этого вышли мы из Холодного Яра, разве для своей карьеры под пули идем?
- Лучше в латаном, чем в хапаном. А без грабежей не обойдется, - отозвался дед Мусий. – С этим опосля разберемся. Хорошо ты, Максим сказал: разве для своей корысти идем? Серебро и злоба тянут человека в болото, вот оно как. Не за него мы бьемся – за волю, за правду.
Дед Мусий оперся о пушку, смотрел куда-то далеко. Впервые Роман видел лицо деда таким мечтательным и взволнованным.
- Поднять бы всех посполитых, да вместе по панам ударить. Чтобы по всему свету, чтобы до самого океана-моря ни единого пана не осталось. Страшной была бы эта война, зато последней. А такое будет когда-нибудь, - добавил дед Мусий.
- Чудит дед, - засмеялся кто-то из гайдамаков.
- Почему чудит? – вспыхнул старик. – Вот выгоним панов и баста.
- Другие придут.
- И тех выгоним.
- Свои паны появятся, - не утихал тот же самый гайдамак.
- Как же без пана?
- Плетешь ты дурное! – рассердился дед Мусий. Он взял в руки палку с намотанной
на ней паклей, присел на корточки и со злостью стал толкать ее в дуло. – Роман,
приподними возле колеса, криво чего-то она стоит, ямка там.
Некоторое время работали молча. Потом дед Мусий передал Роману палку, сел верхом на пушку.
- Максим, отчего ты оселедец себе не заведешь? – спросил он.
- Какая от него польза? Ума не прибавит. Был аргаталом и стригся так, зачем же теперь под кого-то подделываться? Ну, заканчивайте без меня.
Максим вытер руки и поднялся. Нужно было идти созывать на совет старшин. Сделал несколько шагов, как вдруг кто-то осторожно тронул его за локоть. Оглянулся.
Перед ним стоял Роман.
119
- Максим… Не знал я. Никогда больше. Веришь?
Сурово поглядел Максим Роману в глаза. Словно в душу заглянул. И положил на плечо руки.
- Верю.
Проходя мимо обломанного куста жасмина, Зализняк остановился. Под кустом сидели двое голых до пояса гайдамаков. Один из них, седоусый, с резко выступающим вперед подбородком, мешал что-то в котелке деревянной длинной ложкой. Максим заглянул в миску с водой, что стояла в стороне – в ней на дне лежало с десяток пуль.
Зализняк присел на корточки. Второй гайдамак выворачивал по одному на разостланную попону какие-то ящички, перебирал что-то руками. Максим взял с попоны несколько причудливых крючков, разложил на ладони.
- Что это? – спросил он седоусого.
Гайдамак налил в формочку свинца и, покрутив формочку в руке, ответил:
- Шифр, книги им печатаются. Свинец очень хороший. Этот человек печатником был когда-то, - кивнул он головою на второго гайдамака.
Зализняк пристально всмотрелся в буквы, разложенные на его шершавой ладони. Вот она удивительная, таинственная грамота, которую ему так и не удалось узнать. А как хотелось! В этих причудливых закорючках прячется мудрость тысяч людей, мудрость, недоступная им, мужикам. Взять бы все книги, сесть с понимающим человеком, попрочитывать их. Может, в них что и говорится о воле, о том, как ее легче добыть? Только нет. Ведь книги же панами писаны, и о своей воле паны заботились. А все же, как бы хорошо было иметь эти штуки, чтобы и гайдамаки могли напечатать книги про свою мужицкую волю, разослать воззвание ко всем людям. О земле написать. А им сейчас вместо того, чтобы печатать книги, приходится переплавлять эти буквы на пули. И то хорошо. Служил этот свинец панам, теперь пусть послужит казацкому делу.