XXXIV
Наступила обеденная пора, и жизнь на улицах шумного города стала затихать. Дружно застучали железными засовами лавочники, запирая деревянные лавки, выстроившиеся в два ряда посреди площади. Из открытых настежь дверей базилианской школы выбегали школяры, и, развевая длинными полами черных плащей, крикливыми табунками разбегались по переулкам. Они напоминали стайки суетливых скворцов. Посередине улицы, мимо обнесенных изгородью и валом лавок, которые вместе с другими домами образовывали цитадель с каменной башней и двумя обитыми железом воротами, заложив руки в карманы белого суконного кунтуша, шагал Иван Гонта, старший сотник уманских городовых казаков, или как они назывались по-новому,
милиции. Завидев его высокую фигуру, лавочники оставляли засовы и замки, снимали
шапки, склонялись в почтительном поклоне. Сотник кивал в ответ и ускорял шаг, пытаясь скорее избавиться от заискивающих взглядов и льстивых улыбок. Наконец он миновал последнюю лавку и вышел за ворота, около которых стояла рогатка. Ею запирались на ночь ворота. Дальше улица тянулась между двумя рядами двухэтажных домов, поставленных панами из окрестных имений. В последнее время крестьяне стали неспокойными, и шляхтичи сочли за благо переселиться под защиту крепких стен и надежной охраны. Охрана состояла из двух тысяч казаков, шестисот человек пешего отряда, в которых были преимущественно молодые шляхтичи, и отряда гусар. Только здесь за высокими стенами паны были спокойны, ничто не угрожало их жизни. Граф Силезий Потоцкий – воевода, которому принадлежала Умань, выполняя наказ короля и сената, хорошо позаботился о защите крепости: ведь она стояла на пересечении дорог из Польши, Гетманщины, Запорожья и даже далеких Кавказа и Крыма. Город был окружен валом, рвом и надежно укреплен.
- Пане сотник, подожди, - вдруг послышалось со стороны.
126
Гонта оглянулся. С крыльца ратуши, громыхая по ступенькам тяжелыми сапогами, быстро сошел начальник уманских городовых казаков полковник Обух.
- Слышал новость? – забыв поздороваться, заговорил он. – Гайдамаки уже под Корсунем. Поначалу я так считал: собралось там с десяток лиходеев, пограбят пару сел – и назад в лес, а оно, смотри, как поворачивается. Только что паныч приехал из села… дай Бог память… - Обух постучал ладонью по плоскому лбу, пытаясь припомнить название села, - забыл, как оно называется. Одна гайдамацкая ватага встретилась в лесу под тем селом с конфедератами. Эти с карабинами были, шли в шеренгах, как реестровое войско, но разбойники накрыли их таким огнем, что шеренги сразу расстроились и отошли к болоту. Капитан, начальник когорты, дважды выстраивал конфедератов в ряды и водил их в контратаку. В третий раз солдаты побросали карабины и побежали к болоту. Капитан кричал-кричал, а потом видит, что и ему не сдобровать, взял да и бросился с конем в болото. Конь увяз, а его самого пулей убило. Ну, что ты на это скажешь?
- А что тут говорить? – пожал плечами Гонта.
После такого ответа Обух не стал продолжать разговор. Он вытер платочком вспотевшую шею, и после некоторого молчания бросил:
- Ты куда идешь?
- Домой. – Гонта смотрел куда-то в сторону, поверх головы полковника. Его большие глаза были как всегда задумчивы и словно бы смотрели с удивлением. От этого казалось, что сотник все время к чему-то прислушивается.
Обух собрался идти к губернатору, чтобы рассказать ему об услышанном и узнать, не сказал ли чего взятый два дня тому назад в плен запорожец из гайдамацкого дозора. Гонта согласился пойти с ним. Они перешли с середины улицы к забору, где было меньше песку, и ускорили шаг. Неожиданно из ворот полковника выскочили трое мальчуганов с куками наперевес. Выкрикнув пронзительными голосами воинственное татарское “алла”, они запустили в голубое небо камышовые стрелы. Это было так неожиданно, что Обух даже отшатнулся.
- Холеры на вас нет! – плюнул он под ноги. – У тебя тоже такие разбойники?
- У меня девочки – четыре, только один хлопец. Что ты бранишься, видишь, какие
бравые казаки растут.
- Скорее гайдамаки, - хмуро обронил Обух.