- Будьте покойны – все они получат свое. Есть слух, что скоро должны назначить главным региментарием коронного обозного пана Стемпковского. Я пана обозного немного знаю. Он не будет цацкаться с бунтовщиками. У него железная рука и твердое сердце.
- Вы ни к чему не притронулись, - обратилась пани Младанович к Гонте. – Берите торт миндальный или черемис. Дайте, я вам положу.
- Благодарю, я не люблю сладкого.
Чаепитие закончилось.
Младанович закурил коротенькую трубку и, пригласив взглядом Гонту и Обуха следовать за ним, вышел из беседки.
- Имею кое-что сказать вам, - заговорил он, шагая по аллее. – Я в самом деле хотел посылать за вами. Получена весть, что много надворных казаков, забыв страх перед Богом, перешли на сторону гайдамаков. Я уверен в ваших уманских казаках, но все же… нужно привести всех под присягу. Откладывать не будем, я уже назначил день – в воскресенье.
- Много казаков в разъездах по волости, - осторожно заметил Обух.
- Их нужно собрать к воскресенью. Сегодня пошлите за ними. – Младанович остановился и выбил трубку о яблоньку. – Сейчас я хочу посетить кордегардина, может, что-то вытянут из того проклятого запорожца. Хотите пообедать со мной?
- Охотно, не правда ли, пан сотник? – обратился Обух к Гонте.
Гонта молча кивнул головой.
XXXV
После сытного обеда они пошли к кордегардии – небольшой тюрьме, которая разместилась вблизи монастыря. За высокими железными воротами их встретил начальник кордегардии и двое его помощников.
- Сказал что-нибудь? – вопросительно кивнул головой на тюрьму Младанович.
Начальник кордегардии, небольшой горбатый человек, испуганно заморгал глазами и развел руками.
- Нет. И железо раскаленное прикладывали и к журавлю подвешивали – еле дышит, а молчит.
Палач и два его помощника метнулись к тюрьме. Через минуту они появились, ведя под руки измученного, в окровавленной одежде запорожца. При его появлении Гонта нервным движением вытащил из кармана трубку и набил ее.
Запорожец отстранил руками тюремщиков и, пошатываясь, остановился. Щурясь,
129
приложил ладонь ко лбу, посмотрел на солнце. Гонте почему-то показалось, что он сейчас улыбается. Запорожец действительно улыбнулся. Но улыбка его была мимолетной, она еле-еле коснулась его потрескавшихся, запекшихся губ. Запорожец опустил руку и перевел взгляд на Младановича, Обуха и Гонту. Глаза его снова стали холодными. Внезапно они встретились с глазами Гонты, и в них заиграли заметные огоньки.
- Проведать приятеля пришли? Соскучился я без вас, братишки. Сабли на вас казачьи и одежды тоже… - начал запорожец.
Младанович оборвал его речь.
- И на тебе такая же висеть будет. Напрасно муки принимаешь. Скажи правду, и я сегодня же отпущу тебя на волю. Мы и так знаем все про гайдамаков. Кто тебя послал? Зализняк? – Наступило длительное молчание. – Ну, говори же! А нет – прикажу поднять на дыбу, будешь там висеть, пока не сдохнешь.
- Не вели поднимать очень высоко, а то не достанешь целовать в то место, откуда ноги растут, - с усмешкой ответил запорожец. И вдруг взгляд его погас, теперь в глазах отразилась страшная усталость и мука. Запорожец покачнулся и тоскливо, безнадежно прошептал:
- Закурить бы… хоть разок затянуться...
Гонта через силу глотнул слюну, она показалась ему густой, тягучей, как непропеченный хлеб. Неожиданно даже для самого себя выхватил изо рта трубку и, ткнув ее запорожцу, зашагал мимо оторопевших Младановича и Обуха к воротам.
XXXVI
Протяжно гудели рожки, соревнуясь с тысячеголосым гомоном толпы: уманский гарнизон приносил присягу на верность польской короне. Прозвучал первый выстрел из пушки – войско стало строиться в две линии. После третьего выстрела из командной комнаты, в которой хранились военные клейноды, вышел Младанович в сопровождении двух казаков. Они несли его саблю и перевязь. За ними парами шли хорунжие с хоругвями да атаманы и есаулы с флагами. На каждом из них красовались вышитые золотыми нитками патриарший герб и герб Потоцких.
Младанович остановился посреди майдана и подал рукой знак: рожки и литавры разом умолкли, только толпа еще некоторое время гудела возбужденно и глухо. Губернатор медленно обвел взглядом войско. Гонте показалось, что этот взгляд задержался на нем дольше, нежели на других. Сотник стоял на правом фланге казацкого полка. Впереди казаков выстроились кирасиры: суровые, молчаливые, затянутые в леопардовые и волчьи шкуры, они походили на два ряда статуй. Гонта поискал глазами Лепарта, но в это время Младанович начал говорить, обращаясь к войску. Сотник напряженно вслушивался в его речь и почему-то не мог ничего понять. Ему даже показалось, будто не все слова долетают до него, а разбиваются о плотную стену гусар и теряются где-то между ними.