Гонта тоже остановился, он еще раньше уловил рокот бандуры.
- Как смелы холопы, пся кровь! Я вас научу, какие песни петь! – неестественным голосом завизжал Младанович. - Пра схизмата хмеля! Растопленным оловом залью глотки за эти разбойничьи песни.
Взбешенный, он был смешон. Схватив со стола тарелку, он швырнул ее в кобзаря, затопал ногами, вырывая из его рук кобзу.
Гонта не видел, что было дальше. Он бегом выбрался из толпы и зашагал по улице. Встречные казаки удивленно оглядывались на старшего сотника, провожали его долгими взглядами. Гонта не замечал, куда идет. Он сам удивился, когда увидел перед собой покосившиеся хаты, предместье Бабанки. Но не повернул назад, только замедлил ход и свернул с дороги на тропинку, что вела через яр.
Какое-то неприятное чувство сжимало грудь. Оно не уменьшалось, а все возрастало. Почему не остановил? Как мог спокойно смотреть на такое?
Страшный стыд жег мозг. Хотелось круто повернуть и побежать на майдан. Но он сам понимал – поздно. И от этого становилось еще обиднее.
Эта песня – первое, что ему запомнилось с детства. Ее любил петь ее отец, научил петь и его, маленького Ивана.
“Странные люди эти казаки…”
А он, Иван? Кто он сейчас, с кем он? Где тот берег, к которому плыл всю свою жизнь? Тут, где шляхта? А на том остались товарищи, односельчане, родичи. Дядько Опанас, дед Василь, материна и отцова могила тоже там. Чтобы они сказали, когда бы увидели его сегодня? Не было бы ему прощения. В их маленькой хате кобзарь всегда сидел на самом почетном месте – в красном углу под образами.
Разве не замечает он, как посмеиваются паны над его холопской речью, манерами, над песней его? Гонта остановился. Перед ним протянулось широкое поле. Далеко на горизонте возвышалась могила, а немного правее – еще одна, поменьше. Украина! Земля любимая! Сколько пота горького пролито крестьянами на твоих нивах! Сколько крови протекло по росе чистой! И все это во славу твою, чтобы пышно цвела ты, как роза по весне. Сколько жита буйного вытоптано вражескими лошадьми, гончими панскими?!.. Сколько могил одиноких возвышаются в степи! Лежат в тех могилах рыцари славные, что защищали волю родного края. То предки твои. Разве не тебе они в песнях завещали встать за правду, за землю родную, за народ подневольный?
Сотник вздохнул и тяжело опустился на холм. Над головой в светлой голубизне вился жаворонок. Казалось, он застыл на месте, только крылышки трепетали часто-часто, поднимая его все выше и выше.
Гонте снова вспомнилось детство. Какая радость – услышать первого жаворонка в
поле. Выезжая на маленькую, арендованную у пана ниву, с одинокой грушкой на меже,
132
отец часто брал его с собой. И всегда над их нивой заливался звонкой песней жаворонок. Маленькому Ивану казалось, что жаворонок звенит над их нивой всегда один и тот же. Он его так и называл “наш жаворонок”. Однажды он нашел на меже и гнезда, а в нем было четыре птенца. И неведомо, кто больше любил эту нивку с одинокой грушкой: жаворонок или он, Иванко. Ему в отчем доме теснее, чем жаворонятам в гнезде. Он малый понимал: вырастут они, выпорхнут из гнезда в лазурное небо и мягкие травы, а куда выпорхнет он? Жили они у деда. Кроме его отца, в избе три отцовых брата, все они женатые. Иванко подчас путал своих двоюродных братьев и сестер. Затем дед выделил отцу на пустыре клок земли под хату. Отец выплел из лозы стены, мать облепила их глиной. Когда отец зимой вносил в хату и собирал ткацкий верстак, он и братья залезали на печь – в избе больше места не было.
Поэтому с первыми ручьями и бежал он так радостно на нивку. Наибольшей мечтой отца было купить эту нивку у пана. Об этом же они шептались и с матерью ночью. Об этом, случалось, отец говорил с улыбкой Иванку: “Погоди, сын, будет эта нивка нашей, купим ее вместе с жаворонком. Сейчас он пану поет, а уже тогда только нам запоет”.
И в этот миг жаворонок обрывал песню. Видно, прислушивался. Он, как понимал Иванко, ничего не имел против, чтобы его купил Иванков отец. Ведь это он весной, вспахивая нивку, делал крюк, бережливо обходя гнездо, оставлял ему клочок дрогой земли. Ведь это он засевает для него рожью ниву, прятал гнездо от дурного глаза.
Но жаворонок так никогда и не запел его отцу.
Теперь над полями Гонты поет с дюжину жаворонков. Но теперь Гонте кажется, что поют они не ему, а тем посполитым, которые пашут его поля. Обманулся он мальчиком в жаворонке, жаворонок не продаст свою песню. Все это было так давно. Теперь он сам пан, у него два села. И Гонту грызет мысль, чтобы сказал отец, увидев его сейчас? Возрадовался или закручинился бы? Скорее закручинился бы.