И почему-то впервые подумалось: сколько таких нивок, как арендовал его отец, уместится на его поле, скольким счастливым пахарям могли бы запеть жаворонки?
Над полем тяжело, словно вздыхая, подул ветер. Гонта снял шапку, расстегнул кунтуш. Ветер тряхнул длинные, немного закрученные вверх усы сотника, рванул оселедец, выдернул его из-за уха. Гонта заправил оселедец на место, но ветер снова вынул оселедец на лицо, поиграл рукавом кунтуша, шагнул по житу. Оно зашуршало, плеснуло упругой волной. Опять полетел ветер. И по житу одна за другой побежали волны: зелено-синие, завихренные на гребнях, такие, какие бывают на море, когда оно ждет бури.
XXXVII
Младанович и другие экономические урядники в Умани, желая вместе оказать помощь конфедерации и исполнить формальные распоряжения Потоцкого, отправили милицию в лагерь к Синюхе, приказали командовавшим ее полковникам-шляхтичам зорко следить за поведением казаков вообще, и в особенности за действиями Гонты. Затем они
принялись весьма усердно подготавливать вооружение предполагаемой шляхетской
133
милиции. Они обложили всех крестьян Уманщины тяжелым налогом и за полученные деньги стали приобретать оружие и заготавливать мундиры: белые жупаны, зеленые шапки и куртки. К Младановичу стали съезжаться местные шляхтичи на секретные совещания, явились какие-то таинственные лица для интимных переговоров, по ночам в экономические магазины привозили запасы оружия, седел и тому подобное.
Хотя все эти приготовления делались втайне, но слухи о них дошли до Потоцкого и последний решился отправить доверенное лицо для проверки действий своих управляющих. Выбор его, впрочем, сделан был весьма неудачно. В Умань, в качестве уполномоченного воеводы, был послан бельзский мечник Цесельский, человек, по словам современника, “весьма видной наружности, но скудный умом, лишенный храбрости и самостоятельности”. Цесельскому поручено было: проверить расходы и не допустить растраты денег управляющими на предметы, не разрешенные владельцем. Приехав в Умань, Цесельский немедленно подчинился влиянию Младановича и окружавшей его шляхты. Вместо того чтобы удержать их от действий в пользу конфедерации, он сообщил им подробности о сношениях воеводы с Гонтою и подтвердил то, что последний сообщает Потоцкому сведения об их поступках.
Известие это крайне взволновало шляхтичей: губернатор Младанович, главный кассир Рогашевский и полковник милиции Обух давно уже косились на Гонту, завидуя милости и доверию к нему Потоцкого и негодуя на то, независимое от них, самостоятельное и обеспеченное положение, которое успел достигнуть казацкий сотник. Давно их коробило от необходимости обращаться с холопом, как с равным себе
урядником. Теперь, узнав, что Гонта противодействует их конфедератским замыслам, и служит органом непонятных для них намерений воеводы, они решились изобрести всевозможные меры для того, чтобы уронить его в глазах владельца, и, если возможно, совершенно погубить. Но для этого необходимо было добыть факты, обвинения, и шляхтичи занялись этим весьма усердно. Они начали с того, что уговорили Цесельского сделать представление Потоцкому о том, что Гонта получает вознаграждение не по заслугам, что уманская касса терпит значительный урон, вследствие отдачи ему в пользование двух богатых сел, и что было бы справедливо, отняв у него эти села, назначить ему в качестве сотника жалованье в 100 злотых (то есть 15 рублей) в год, которые более чем достаточны для содержания холопа. Вслед за тем, Младанович стал тщательно собирать всевозможные доносы на сотника. В доносчиках не оказалось недостатка: несколько уманских евреев сообщили Цесельскому, будто в лагере Гонта уговаривает казаков к сношению с гайдамаками, но что в осуществлении этого намерения помешал ему скончавшийся недавно в лагере сотник Дашко, который будто сказал: “Я не согласен, ибо семь недель будет вашего господства, а потом в течение семи лет будут вас вешать и четвертовать”. Получив этот донос, Цесельский хотел, было, судить Гонту и приговорить к виселице, но другие шляхтичи сообразили недостаточность улик и удержали его от решительных шагов в надежде на более веское обвинение.
Особенно взмолилась за Гонту жена полковника Обуха: “Оставьте в живых, я за него ручаюсь”. Тронули Цесельского просьбы пани Обуховой, и отпустил Гонту в стан на Синюху начальствовать казаками.