Новый донос, более серьезный, не замедлил явиться. Его прислал в начале мая из
134
лагеря полковник Обух. Он извещал, что Гонта по ночам уезжает из лагеря в свои села и там проводит время в тайных совещаниях с какими-то “заграничными особами”. В ответ на это донесение из Умани известили Обуха, что сообщения его недостаточны для того, чтобы казнить Гонту и посоветовали более тщательно следить за ним, пресечь ему всякую возможность тайно сноситься с посторонними лицами и, главное, стараться поймать врасплох и арестовать “заграничные особы”, если таковые появятся.
Меры, принятые Обухом, увенчались успехом: несколько дней спустя в казацкий лагерь приехали какие-то духовные лица из Киева и изъявили желание посетить Гонту. Обух распорядился немедленно арестовать их, обыскать и доставить под сильным караулом в Умань вместе с найденными при них бумагами. Узнав о случившемся, Младанович вызвал в Умань Гонту, в полной уверенности, что нашел достаточные улики для его гибели. Но губернатору пришлось разочароваться. Оказалось, что духовные арестованные лица вовсе не занимались политикой. Найденные при них бумаги заключали лишь полемические рассуждения, направленные против унии, сетования о том, что польское правительство воспрещает православным жителям Украины ходить на поклонение в киевские пещеры и, наконец, письмо какого-то духовного лица к Гонте, заключавшее исключительно заверения дружеских чувств. Конечно, на основании всего найденного нельзя было Гонту ни казнить, ни судить, особенно ввиду расположенности к нему Потоцкого. Младанович оказался в затруднительном положении: чтобы выйти из него, он дал пир в честь Гонты, объяснив все дело недоразумением Обуха, и вступил с заподозренным сотником в интимную беседу, предложив ему: или искренне поклясться в
верности шляхте, или сложить с себя чин сотника и оставить милицию. Гонта ответил, что он не намерен ни оставлять военной службы, ни нарушать верности к воеводе Потоцкому. На том противники и прекратили переговоры. Младанович, чувствуя поражение, отпустил Гонту с честью в лагерь, приказав, тем не менее, полковникам Обуху и Макрушевскому продолжать тщательный за ним надзор.
XXXVIII
Два месяца прошло с тех пор, как солдат Каргопольского карабинерного полка Василь Озеров был передан в 3-ий Донской гусарский полк, которым командовал поручик Кологривов.
Из гусарского полка для усиления штатной охраны были взяты два эскадрона, потому и возникла необходимость в его пополнении. Василя, как бывшего донского казака, вместе с несколькими другими однополчанами определили в гусары. Служба в донском полку не понравилась Озерову с первых дней. Тут были богатые казаки с верховьев Дона, все они, начиная от вахмистра и кончая командиром полка, с нескрываемым презрением смотрели на низовиков и таких вот случайных в полку как Василь. К тому же командир полка, на диво злой и тяжелый на руку, как говорили про него казаки, наказывал немилосердно и за провинности, и без всякой провинности, а так, “для острастки”.
Особенно трудно было первые дни. Словно в тумане жил тогда Василь. В тумане
135
тяжелом, беспросветном. Несколько раз даже появлялась мысль бросить все и бежать куда-нибудь в Причерноморье. Но выдержал. Почти каждый вечер, возвращаясь с бегового поля, он с соседом садились у окна, и мазали свиным салом спины, исполосованные длинной плетью вахмистра.
Была суббота. В гусарском полку проходили занятия по изучению частей и порядка сборки карабина. Капрал, который проводил в полуэскадроне учения, стоял под навесом, казаков выстроил в две шеренги, поставив прямо под дождем. Прошло не больше часа. Болели ноги, ныла поясница, но никто даже шевельнуться не решался. Это стояние было еще одной мукой из числа тех, которые выдумывал изобретательный капрал для новичков, прозванный солдатами за свой тонкий голос и придирчивый нрав “щенком”. Монотонно, словно длинную, надоевшую молитву, повторяли вслед за капралом гусары непонятные названия карабина, которые капрал загибал на левой руке сразу по два пальца. Когда занятия подходили уже к концу, позади строя на дорожке, ведущей к штабу, появилась высокая фигура в синем плаще. Узнав в ней командира полка поручика Кологривова, капрал выскочил из-под навеса и забежал во фланг, чтобы подать команду “кругом”, но поручик продолжал идти дальше. Он поравнялся с последним гусаром полуэскадрона, как вдруг остановился. Капрал повернул строй и браво, по-казачьи звякнув шпорами, отрапортовал ему. Не слушая рапорта, Кологривов придирчивым взглядом окинул неподвижную стену синих доломанов.