На другое утро пешие казаки уже волокли на валы к воротам тяжелые пушки. А конные казаки надворной милиции, все шесть сотен со своим полковником, со своими сотниками и старшинами, собрались на площади перед губернаторским домом для парадного смотра.
Правду говорил землемер, уманский полк вельможного графа Потоцкого ни в чем не уступал любому королевскому полку. Уманские казаки были люди видные и красивые. Под всеми всадниками бурые кони. Наряжены казаки в желтые жупаны, голубые
шаровары и желтые с черным околышем шапки. Чеканные турецкие пистолеты и рог для пороха задвинуты за пояса: из-за плеча у каждого выглядывает ружье. Но виднее всех,
142
удалее всех был сотник Гонта. Жупан на нем атласный, шапка бархатная, рог для пороха оправлен в серебро. И нарукавники в серебре и по поясу серебро. Заломив набок бархатную шапку, Гонта гарцевал перед своей сотней на вороном коне.
Губернатор Младанович вышел на крыльцо своего дома и держал речь перед полком.
- Мы все уверены, - говорил он тонким голосом, оборачиваясь к полковнику Обуху и сотнику Гонте, - что храбрые уманские казаки рассеют шайки бунтовщиков и заслужат себе новую славу и новую благодарность от вельможного графа.
Полковник Обух и сотник Гонта, спрыгнув с коней и сняв шапки перед губернатором, доложили ему, что они готовы биться со злодеями до последнего дыхания, до последней крови.
- Смертью своей, - сказал Гонта, и голос его дрогнул, - мы готовы доказать свое усердие к воле ясновельможного графа!
Потом все казаки спешились и еще раз присягали в своей верности церкви святого Николая. Первыми присягали полковник Обух и сотник Гонта. Когда церковное молебствие было окончено под звон колоколов, под звуки труб и литавр бунчуки, знамена
и прапоры двинулись из города в обоз, к Грекову лесу. Казаки, провожаемые жителями,
шумно скакали по улицам города. Уманский полк оставил город и двинулся по Звенигородской дороге навстречу Зализняку.
XLIII
Много дней и ночей ожидал город известий о бое надворных казаков с Зализняком, но известий все не было. Младанович заперся у себя в доме, созвал ксендзов и три дня подряд они служили у него в покоях молебен.
На третий день землемер Шафранский послал сказать Младановичу, что он просит позволения повидаться с ним. Губернатор принял его в своем спальном покое. Там был полумрак, пахло ладаном, и в углу, перед образом Пречистой Девы, колебались огоньки зажженных лампад. Но и в полутьме разглядел Шафранский, что губернатор не отрывает глаз от его лица. Шафранский поклонился губернатору и сел.
- Прошу прощения у пана, - сказал он отрывисто. – Надлежит распорядиться, чтобы в городе, не медля ни единого часа, холопы приступили к рытью колодца.
Младанович смотрел прямо в рот Шафранскому.
- Разве пан Шафранский полагает, - спросил он хрипло, - что надворные казаки допустят Зализняка к самому городу?
- Прошу прощения у пана, - ответил Шафранский, стараясь говорить тихо и глядеть мимо глаз губернатора, - но никому неведомо грядущее, кроме одного только Господа Бога.
Старый опытный воин, Шафранский был дальновиден. Разгонят ли уманские казаки отряды Зализняка, или отряд Зализняка разгонит казаков – кто может знать? А ведь
в Умани нет воды. В мирные времена уманцы ездят за водой в степь за три версты, к речке Каменке. Что же станется с горожанами, если Зализняк приступит к городу и придется
143
захлопнуть последние городские ворота?
И вот, по распоряжению губернатора в тот же день на площади начали рыть колодец. Прорыли десять сажен – нет воды, прорыли двадцать – все нет и нет. Губернатор Младанович сам пожаловал к колодцу и приказал работавшим холопам рыть его, не отдыхая ни днем, ни ночью.
XLIV
Табор шляхтичей и евреев - беглецов под стенами города между тем все рос и рос. Уже число беглецов достигло шести тысяч человек. И табор, куда каждый час прибывали новые беглецы, первым узнал нежданную весть. В ночной темноте эта весть перекинулась в город. Ночью, тайком, явились из табора в дом губернатора три польских шляхтича. Войдя в губернаторскую спальню, где Младанович без сна лежал на высоких подушках, они долго крестились на образа, долго прикладывались к губернаторской ручке и умоляли его жестоко наказать изменников. Младанович, пятясь от них, прижимаясь к подушкам,