Подумать только, с такими мыслями и чувствами Зорина обучалась и работала в журнале, изучавшем “проблемы социализма”…
Из воспоминаний Людмилы Сергеевой, вдовы поэта Андрея Сергеева: “Среди арестованных “врагов народа” — выдающихся врачей нашей страны — были два доктора с распространённой еврейской фамилией Коган. <…> Моя мама тоже носила фамилию Коган. И хотя эти знаменитые доктора не приходились нам роднёй, при жизни Сталина у меня всё равно не было никаких шансов поступить в МГУ и учиться на филологическом факультете, о чём я так мечтала с отрочества. <…> Для меня “оттепель” началась со смерти Сталина”.
Ну, как я могу верить бедной Людмиле Сергеевой, если сам поступал именно на тот же филологический факультет того же МГУ при жизни Сталина в июле 1952 года! Нас было принято на первый курс филфака, находившегося на Моховой, около двухсот юношей и девушек. Я до сих пор помню почти все фамилии студентов и студенток, моих однокашников и однокурсников. Человек двадцать из них носили фамилии Кацев, Блаунштейн, Орёл, Подольский, Шталь, Шипелевич, Коварская, Комиссарова, Ситель и т. д.
Так что не надо Людмиле Сергеевой выдумывать, что не было у неё “никаких шансов” с её материнской фамилией Коган для поступления на филфак МГУ.
Незнакомая мне литераторша Инна Булкина, вспоминая стихи Олега Чухонцева о Курбском и Давида Самойлова об Иване Грозном (1968), пишет в “оттепельном” номере “Знамени”:
“За более чем год до появления стихов о Курбском и Грозном, за которыми, — повторю, — вдумчивые читатели (в том числе из ЦК КПСС) узнали Сталина и Власова, были написаны культовые в известных кругах стихи Ст. Куняева “Карл XII” (“А всё-таки нация чтит короля…”). Риторически эффектная баллада, лишённая какой бы то ни было исторической связи с персонажем, при этом откровенно просталинская: автор не скрывал, что стихи написаны к 10-летию постановления “О преодолении культа личности и его последствий”. И нет ничего странного, что читатели Куняева точно так же, как читатели Самойлова или Чухонцева, “вчитывали” эзоповы коннотации в стихи о шведском короле, о грозном царе и мятежном “беглеце”эмигранте”.
Я помню, как Александр Чаковский уверял меня, что это моё стихотворение написано “о Сталине”, но я, в отличие от Булкиной и Чаковского, знал, что оно написано после того, как, будучи в Стокгольме, я увидел, как ранним утром пожилой швед кладёт цветы к памятнику Карлу ХП. И я подумал, что тоска по доблести и былому величию отчизны привела его, жителя мирной, благополучной, антивоенной Швеции, к подножию памятника короля и полководца и что подобное чувство свойственно людям всех времён и всех значительных или великих держав… Ни о каком Сталине я тогда и не думал. Думал о человеческой жажде “крупнозернистой жизни”, говоря словами Мандельштама.
А что касается негодования Булкиной по поводу того, что в августе 1944 года “советские танки, стоявшие за Вислой”, “цинично ожидали, когда немцы расправятся с повстанцами варшавского гетто”, то негодует она впустую, потому что вся эта жуткая картина есть плод её больного воображения.
Восстание в варшавском гетто евреев, не пожелавших отправляться по приказу гитлеровцев в Освенцим, началось не в “августе 44-го”, а 19 апреля 1943 года. Через 2 месяца, к 20 мая 1943-го немцы беспощадно подавили его. Более пятидесяти тысяч восставших были убиты или сожжены живьём, остальные отправлены в Треблинский лагерь смерти. Никакие воинские части польской армии Крайовой, находившиеся в варшавском подполье, и пальцем не шевельнули, чтобы помочь несчастным евреям.
А “советские танки” в это время, вопреки вашему, гражданка Булкина, лживому утверждению, стояли не на “берегах Вислы”, а на берегах Оки и Десны, в тяжелейших боях освобождая от оккупантов Калужскую и Брянскую области.
Не лезьте в историю, которой вы не знаете, как не знают её многие авторы “оттепельного” номера “Знамени”, с восторгом вспоминающие общий для российских и польских “шестидесятников” лозунг “За вашу и нашу свободу”, результатом действия которого стала свобода уничтожения надгробий над воинами, освобождавшими Польшу. О том, как боролись поляки за “общую” для польских евреев и шляхтичей “свободу”, убедительно вспоминал Ержи Эйнхарн, выдающийся шведский врач, освобождённый советскими солдатами из Ченстоховского гетто:
“За пределами гетто полно профессиональных доносчиков-поляков, специализирующихся на распозновании евреев… они бегут за одинокими евреями и кричат: “иийе! иийе!” — чтобы немцы поняли… Евреям было запрещено выходить из гетто, и за каждого обнаруженного вне гетто еврея польский доносчик получал 2 кг сахара”. Недаром израильский историк М. Даймонт, объясняя, почему немцы создали самые крупные концлагеря для уничтожения евреев не в Западной Европе, а именно в Польше, писал: “Иначе обстояло дело в Восточной Европе. Самым постыдным было поведение поляков. Они безропотно выдали немцам 2 млн 800 тыс<яч> евреев из 3 миллионов 300 тысяч, проживающих в стране”.