В благодарность за помощь сонная Лиза поцеловала его и крепко обняла. И тогда он сказал ей, что дал согласие на возвращение в морскую авиацию.
– Тебе будет лучше там?
– Не знаю, – пожал он плечами, – надеюсь, что лучше будет тебе. А мне… Небо, оно и в Африке небо.
Он попросил ее опустить письмо в ящик и ушел на службу с тревожным ощущением чего-то непоправимо потерянного, ощущением допущенной ошибки. И вот все его ощущения материализовались в сообщении командира. При всех промахах его здесь ценят, ему доверяют. А он решил драпануть из полка. Тихонько, по-предательски. Еще не поздно было сказать о своем решении сейчас, когда Новиков поздравлял его. Честно рассказать, что мучился, что решение принял непродуманное, что если как-то можно исправить эту глупость, то он очень просит помочь ему…
Промолчал. Не хватило духу. Слабак. «Нет, Руслан, не дорос ты еще до командира звена. Рано. Прежде чем других учить, с собой надо справиться».
Домой он вернулся, как говорят, чернее тучи. Лиза встревоженно посмотрела ему в глаза:
– Случилось что-то, Русланчик?
– Знаешь, – выдавил он, – зря я послал это письмо.
Лиза улыбнулась:
– Оказывается, сегодня я была умнее тебя. Вон оно лежит.
Руслан не поверил. Рванулся в комнату, схватил незаклеенный конверт, развернул листок. Да, это было его утреннее сочинение. И первое, что он сразу решил, – сегодня же обо всем рассказать Новикову, Волкову. Ему хотелось немедленно очиститься, как хочется немедленно отмыться после грязной работы.
– Спасибо, Лизок. – Он обнял жену и по-деловому поцеловал в лоб. – Ты всегда была умнее меня. Просто сегодня еще раз подтвердила это. Как тебе пришло в голову?
– Видела, какой ты потерянный был, когда говорил мне о письме.
– Я тоже с новостями: нас назначили командиром звена!
– Вот видишь… – только и сказала она.
28
Вечер обещал быть долгим и тихим. Солнце как вкопанное стояло над горизонтом, и Ольга решила, что до ночи еще успеет вернуться в Ленинград. Водитель тоже рвался домой, да и причин, чтобы задерживаться на ночь, не было. Здесь все кричало о нем, все преследовало ее и на каждом шагу отзывалось острой болью. Юля и раньше не очень откровенничала с матерью, а теперь совсем окаменела. «Да, нет, да, нет», – вот и весь разговор.
– Поеду я, доченька, – уже вслух решила Ольга. – Еще засветло и вернусь.
– Я сварю кофе, – сказала Юля, – все равно термос пустым везешь.
Ольга вслед за Юлей прошла на кухню, присела у стола на широкую лавку. Ей хотелось быть рядом с Юлей, смотреть на нее, говорить с нею, Ольга все верила, что сумеет найти какие-то слова, которые заставят Юлю изменить свое решение, остаться в Ленинграде хотя бы до окончания института. Но слова эти так и не отыскались. Личный опыт Ольга не могла призвать па помощь, потому что понимала – он не безупречен, скорее даже порочен.
Глядя, как Юля уверенно и ловко орудует у кухонной плиты, как сосредоточенно и гибко склоняется к нижним полкам шкафа, как неуловимым движением головы отбрасывает с лица волосы, Ольга все острее хотела, чтобы Юля была рядом с нею, всегда. И все острее понимала, что этому уже никогда не бывать. Разве что на госэкзамены приедет…
– Почему ты эти ложки оставила на стене? – спросила она дочь.
– Я их заберу с собой.
– Зачем? – Ольга сразу почувствовала, что вопрос глупый. Каждую ложку отец дарил Юле по какому-нибудь случаю. Сам вырезал, сам раскрашивал и торжественно дарил. И она наверняка помнит все, что связано с каждой ложкой.
– Привыкла я к ним, – сказала Юля. – В общежитии развешу.
Наполнив термос темно-бурым напитком, Юля плотно закрыла пробку, навинтила сверху пластмассовый стаканчик и подошла к матери.
– Я буду тебе писать, – сказала она и села рядом. – Постарайся отвечать. Хоть по нескольку слов, на открыточке. Мол, жива, здорова, хожу на работу, письмо твое получила… И постарайся не опускаться, следи за собой. Отец всегда останется с нами. Считай, что он снова улетел на Север. Очень надолго. Со своим полком. Оно так и есть. Тебе к этому не привыкать.
В последних словах был откровенный упрек. «Ты считаешь меня виноватой?» – хотела спросить она дочь, но промолчала. Зачем? Разве она сама оправдывает себя? Конечно, виновата. Юля может из жалости и не сказать этого, но Ольга чувствует в каждом ее слове, в каждом жесте справедливый упрек.
Звено, которое связывало ее с дочерью, разорвано. Какова будет сила притяжения ее материнской любви, покажет жизнь.
У машины Ольга еще раз обняла дочь и содрогнулась от мысли о предстоящей разлуке. Раньше с ней такого не было. Отъезды, приезды Юли – все воспринималось как будничное течение жизни. Сегодня уехала – завтра приедет. А сегодня казалось, что видит Юлю в последний раз, что прощается навсегда. В глазах туманилось от влаги, и она ничего не могла с собой поделать.
Когда машина тронулась, Ольга еще раз оглянулась на дом, в котором могла быть очень счастливой и в который уже больше никогда не приедет. И отчетливо поняла, что период обретений прошел, черта подведена, начинается период потерь.
Ольга дала себе слово, что уже завтра, нет – сегодня же заедет к тете Соне, и они вместе навестят Розу Халитову, вместе потом съездят на могилу Чижа, вместе поплачут.
Ей еще предстояло узнать, что тетя Соня умерла в тот же год, когда Юля уехала из Ленинграда, а семья Розы уже давно живет в другом городе.
Глядя, как удаляется черная «Волга», Юля мысленно желала матери мужества. Сквозь свежую боль, сквозь невыразимую тоску она подсознательно чувствовала, что впереди будет еще немало счастливых мгновений. Ее, Юлина жизнь – впереди. У матери – перевал пройден. То, чего она ждала, как награды, не сбылось. Не пожили они всей семьей под одной крышей. Не довелось. Судьба вмешалась в их планы бесцеремонно и неожиданно. И хотя у Юли разрывалось сердце от жалости, она не могла утешить мать каким-то конкретным обещанием. «Буду писать», – это она выполнит. Будет писать. Постарается отпуск провести в Ленинграде. Если удастся – вместе с Колей.
Всякий раз, когда Юля мысленно обращалась к Муравко, она успокаивалась, словно обретала после длительной качки твердую под ногами почву. От одной мысли, что он где-то совсем недалеко от нее, что завтра утром она войдет в автобус и увидит свободное место рядом с ним, что до самого аэродрома будет чувствовать сквозь тонкую ткань форменной рубахи его тепло, к ней возвращалась уверенность и надежда. Она уже окончательно поняла, что любит его давно и на всю жизнь. И хотя он ей еще ничего не сказал о своем чувстве, Юля безошибочно знала, что любима им, что признание не за горами.
Да если и не будет никакого признания, разве дело в словах? Слова уже ни прибавят, ни убавят. Самое главное – они нашли друг друга и поняли, что предназначены друг для друга.
Вернувшись в квартиру, Юля начала упаковывать оставшиеся книги. Часть отцовской библиотеки она раздарила летчикам полка. Пусть читают. Остальные книги загрузила в багажник маминой «Волги». Себе оставила только несколько томиков.
Позвонил Булатов.
– Ты дома? – спросил он. – Иду в гости.
А потом заявился собственной персоной с бутылкой шампанского в руках.
Увидев собранную сумку, раскрытый чемодан, он молча поставил бутылку на стол и сел на то место, где еще совсем недавно сидела Ольга Алексеевна.
– Все-таки уезжаешь? – спросил он.
– Уезжаю, Олег Викентьевич.
– Что там хорошего на этом Севере? Тундра, холод, пустота.
– А северное сияние?
– Юля… А ведь еще не поздно. Распакуем чемоданы, накупим вина, назовем друзей…
– Поздно, Олег Викентьевич.
– Но почему? Почему, черт побери!
– Служба, Олег Викентьевич.
– Служба… – Он взял бутылку и начал раскручивать проволочную оплетку на горлышке. – Бокалы еще не упаковала? Надеюсь, выпить со мной на прощание не откажешься?
Юля поставила два стакана, нарезала колбасу и сыр. Ей стало жаль Булатова. Юля никогда никому об этом не говорила, но часто думала, что этажом ниже живет интересный мужчина, всеми уважаемый врач, он же лауреат какой-то там премии, и он же – безнадежно влюбленный. В нее! И от этих мыслей ей было радостно.