Пошедший в рукопашную Ур, в прыжке поймал пролетавшую мимо стрелу, отчего его развернуло, и с этого разворота вогнал её в горло ближайшему противнику. Отскочив словно мяч он вцепился в следующего, мощным ударом когтей на ногах вспоров защитный гамбезон вместе с животом. Калибр же задержался, чтобы еще немного напакостить — схватив один из мушкетов, он засунул его в установку и включил все ещё работающий привод поворота. Намотав присоединенный к мушкету шланг, установка выдрала его, повредив при этом пневмомагистраль. Убедившись, что гадость удалась и быстро починить это не выйдет, Калибр удовлетворенно хмыкнул и побежал на подмогу приятелю.
Бьенсон, опираясь на чудовищный молот сделанный из насаженной на лом кувалды, увидев гостей приглашающе раскинул руки. Доктор выдал ему какой-то порошок, который он сжевал вместе с бумажкой и, почувствовав как тело наполняется жаром, взмахом молота сбил острия алебард и врубился в пытающихся перейти к ним на борт противников. Бывалые орденцы знали как останавливать берсерка — передние ряды принимают его на копья, а задние рубят в труху.
Но обычно бересерки не носили доспехов, спеша попасть на пир к своим богам. Бьернсон же был с богами в так себе отношениях и торопится ему было особо некуда. Поэтому в сталь он был упакован по уши, благо механики никогда ничего не выбрасывали и оставшихся после экспериментов с капитанской броней элементов хватило и на него, и на Тролля.
Тролль, несмотря на внешность, оказался неожиданно сообразителен и вместо того, чтобы лезть под руку беснующемуся берсерку, поймал две алебарды, выдернул их и принялся мешать бить Бьерна, подставляя их под вражеские удары. Когда они сломались, он без труда вырвал новые продолжая осложнять и без того трудную задачу убийства берсерка.
Поняв что в лоб не прорваться, орденцы принялись обходить их с флангов. Первый, прыгнувший с борта на борт, нарвался на выставленный багор. Выдернув оружие, прятавшийся за планширом Федор отступил, вытягивая противников в линию и им в спину ударил Старпом. Первоначально вооруженный ножом, он всадил его в шею замыкающему, отобрал у него тесак, зарубил следующего, подхватил его щит…
Двое передних, азартно преследующие отступавшего вверх по сходням Федора, не заметили как остались в гордом одиночестве зажатые с двух сторон. Старпом кивнул на левого, сделал ложный выпад, катнул по палубе щит и, прыгнув на него как на санки, в эффектном подкате срубил противника. Федор выкинул вперед багор, делая вид, что хочет зацепить пехотинца крюком и, когда тот рубанул по древку отбрасывая багор, прыгнул с сходней сбивая с ног, сорвал с себя каску и бил ей, пока тот не перестал трепыхаться. Тем временем Старпом оттащил одно из тел в сторону и принялся переодеваться в окровавленную одежу. Закончив, он подозвал Федора поближе.
— Проверяй! — он жестом показал высечение огня, — Загорится — бегом к пулемету! Понял!?
Федор покивал и потряс коробком спичек. Старпом показал ему большой палец и, перепрыгнув на «Эвокат», принялся, изображая раненого, пробираться внутрь.
Обмылок, наблюдавший с высоты мостика, как за считанные секунды «кончилось» десять вооруженных бойцов, нервно икнул. Он-то занимался тем, что «охранял» Чуму которая с мостика расстреливала наступающих из пращи. Праща на Доминисе считалась оружием бедняков, которые охотились с нею на крыс и кроликов, поэтому ею она владела в совершенстве. Каждый второй выстрел находил брешь в щитах и доспехах. И это Обмылка пугало. Он понимал, почему надо бояться Старпома. Понимал даже, почему надо бояться Федора — парня способного забить человека насмерть каской злить не стоит. Но бояться девчонку, которую ты видел голой?
А Чума пугала. Пугала её радость после каждого попадания, когда враг падал обливаясь кровью. Пугало-то хладнокровие, с которым она расстреливала живые мишени. Сглотнув, он подал ей снаряд и украдкой посмотрев на лицо чуть не заорал. В обычное время Чуму, с определенной натяжкой, можно было назвать симпатичной. Особенно, когда она избавилась от болезненной худобы и стала похожа на человека, а не ожившую мумию. Но сейчас её лицо несло отпечаток безумия. Кровожадной ярости хищника вцепившегося в добычу.