Канат втянул щеки и провел по ним пальцами. Капитан равнодушно пожал плечами.
— «Да не вопрос. Могу даже свои…»
— «Ты свои побереги — нам еще остров захватывать, если помнишь… Тем более, тут дело принципа. Я на них напишу все, что о нем думаю. Мне так спаться будет лучше».
— «Ладно — как знаешь. Он местный?»
— «Нет — я тебе план нарисую. Там у него целая шайка. Стервятники — на крупные корабли не рискуют нападать, но у меня много лодок. Заплатил им за свободный проход, а они начали нас компанейским сливать».
— «Это свинство…»
— «Свинство. Необходимо покарать… Передашь им от меня привет. Я в накладе не останусь».
Ворота открылись и во двор, ежесекундно оглядываясь на небо, вошел высокий, болезненно худой человек в сутане священника.
— Дон Гомес! Садись дорогой, садись, пожалуйста! Бери плов — кушай. Бери виноград. Все бери! Водку не предлагаю…
— И не надо, — голос у Гомеса был скрипучий и сварливый, — Врач категорически запретил! И зачем ты меня выдернул в такое время? С минуты на минуту польет! А мне нельзя мокнуть! У меня больные суставы!
— Зачем волнуешься, любезный? Я тебя, когда-нибудь, звал по пустякам?
— Что надо?
— Доброе дело сделать надо! Вот тут сидит хороший человек, а у него на борту сидят твои единоверцы. Им надо помочь!
— Цена вопроса?
Канат достал блокнот и нацарапав в нем цифру показал священнику. Тот, подслеповато шурясь, рассмотрел её.
— А вслух сказать не мог?
— О чем ты! Мы же друзья! Промеж друзей о деньгах не говорят. Поэтому пишем!
— Это много.
— Да почему много!? — Канат всплеснул руками, — Я тебе как родному написал. Там сам Де Кардона сидит. Знатный человек!
— Бил себя в грудь, что заплатит за всех, — вспомнил Капитан.
— В свое время, за рыцаря из рода Де Кардона можно было брать столько золота, сколько он весит… — Гомес вздохнул, — Но сейчас и рыцари не те, и Де Кардона не те… И выкупы не те.
— Брось дорогой! Не прибедняйся. Люди знатные — если они тебя не отблагодарят, то их чести урон будет. И Ликтора с остальными на сдачу дадим.
— Зачем мне они мне?
— А зачем тебе сан? Кучу денег угрохал, чтобы его получить. Ай я тебя знаю..! — Канат с хитрым прищуром погрозил Гомесу пальцем, — Не было бы выгоды — не покупал бы! А поскольку ты теперь — божий человек, то тебе их и выкупать!
— Мне надо посчитать…
Гомес задрал рукав сутаны, под которым обнаружился браслет-счеты. Погоняв туда-суда костяшки и пошевелив губами, он неохотно кивнул.
— Только если рыцарь с доспехами и оружием.
— А че так? — не понял Капитан.
— Если рыцарю позволили сохранить доспехи и оружие — это почетный плен. А если нет, то он опозорен и вряд-ли займет высокое место в семье. Зачем мне тогда его благодарность?
— Понял. Поищем. Мы за борт ничего не выбрасывали, так что у механиков в кандейке валяется.
— Найдите. И давайте поторопимся. Мне приближающийся шторм действует на нервы…
— А нервничать тебе, дорогой, доктор запретил… — кивнул Канат, — Понимаем. Я с вами не пойду — со мной вы не успеете. Сами идите.
— «Спасибо за помощь. Я обязательно зайду еще!», — пообещал Капитан.
— «О чем разговор! Ты всегда желанный гость в моем доме!» — улыбнулся Канат и уже на ислас приказал, — Жарас — проводи гостей!
Слуга выбежал и, пока Капитан с Гомесом шли к воротам забегал вперед, кланялся и громко причитал, что они так скоро их покидают. Выйдя на улицу Гомес, вздрогнувший, когда они прощались по залесски, покосился на Капитана и задумчиво цокнул языком.
— Чего?
— Вы же залесец?
— Да.
— И говорили с сеньором Канат Абай по залесски?
— Ну да…
— И что вы ему сказали?
— Поблагодарил и обещал зайти еще.
— Можете повторить?
— Да на здоровье: «Спасибо за помощь. Я обязательно зайду еще». А что?
— Ничего. Просто сперва подумал, что вы надо мной издеваетесь и просто произносите бессмысленный набор звуков. Вы в курсе, что ваш язык просто чудовищен? На слух это как падающие печатные машинки, заправленные фольгой! Я как-то слышал, как господин Канат ругался на залесском. Как будто просто перечисление имен!
— Каких имен?
— Точно не помню. Кажется Хуан, Педро, Кончита, Себастьян…
— Что-то вроде: «Съебали на хуй пидоры конченые!»?
— Оно! — Гомес с потрясенным видом осенил себя святым символом, — Слово в слово!