А Сонька ругаться будет. И правильно. Ужин важнее. Так мой живот говорит.
Чем ближе к выборам, тем больше демонстраций и митингов. Вчера толпа начала бить стекла на нашей улице. Недавно в институте ввели ночные дежурства. Составили график. Не так уж часто получается — раз в два месяца. Соньке легче. У них в больнице ночные дежурства всегда были. И вивария в больнице нет. При проверке половину дежурных обнаружили в комнатах релаксации вивария с самцами. Все получили грандиозный разнос — и правые и виноватые.
Сонька бросила попытки обучить звереныша языку. Девять из десяти матерей пытаются научить мальчика говорить. Это после первых родов. И четыре из пяти — после вторых. Статистика. Результат — десяток-полтора заученных фраз, применяемых к месту и не к месту. То есть, приблизительно на уровне попугаев.
Стабилисты победили на выборах, но в городе становится все тревожнее. Первый указ нового правительства — «О временном запрещении демонстраций, митингов и публичных выступлений на улицах и площадях». В парках митинговать пока можно. По ночам улицы патрулируют милицейские машины со включенными мигалками. Тревожные блики бегают по потолку.
Институт лихорадит. Из бухгалтерии доходят тревожные слухи о сокращениях. Стабилисты собираются прекратить финансирование некоторых направлений. Никто не знает, каких, и все на взводе. Страшное дело — неуверенность в завтрашнем дне.
Не люблю я такой город. И вообще, хочу в деревню. Я родилась там. У меня был брат-близнец. Анализы давали двойственный результат, и мама не решилась на аборт. Я любила брата, играла с ним, пыталась научить говорить. А когда нам исполнилось шесть, он погиб. Расшалился, побежал за самосвалом и попал под заднее колесо. У меня на глазах. С тех пор я боюсь самцов и боюсь за самцов. Боюсь привязаться к самцу. С ним в городе может случиться все, что угодно.
Институт стоит на ушах. Неожиданно нагрянули высокие гости. Сама генеральный секретарь совета со свитой. Ларма отсыпается после ночного дежурства, а я так устала от всего, что даже не волнуюсь. Абсолютно. Даже когда высокие шишки заполняют мою комнату. Генсек что-то говорит шефу, та уводит экскурсантов, а мы остаемся с глазу на глаз.
— Хотите кофе? — спрашиваю я генсека. — Растворимый, без сахара. Сахар кончился.
— Хочу, — неожиданно соглашается она. Готовлю кофе, разворачиваю пакет с бутербродами.
— Тони… Можно, я вас так буду называть? Вы поддерживаете нашу партию?
— Нет. Партию стабилистов я не поддерживаю.
— Но вы нам не враг?
Задумываюсь на целую минуту. Враг… Враг — это как-то… слишком серьезно. Это когда зубами в горло.
— Наверно, нет. Я голосовала за реалистов, хотя шансов у них не было. А вас, стабилистов, я просто боюсь. Вы слишком долго сидели в оппозиции, теперь дорвались до власти, и начнете с ошибок. Вас будет кидать из крайности в крайность, вас будет заносить как машину на льду. Очень скоро вы потеряете популярность и наверняка проиграете следующие выборы. Простите, что я говорю неприятные вещи, это профессиональное.
— Нет, это как раз хорошо. Лести я наслушалась. Тони, вы получили очень опасный для нас документ и не опубликовали его. Почему?
— Потому что стало бы еще хуже. Смотрите! — вывожу на экран таблицы и графики. — Видите, насколько возрос бы индекс недовольства? Начались бы погромы, битье стекол…
— Уже бьют.
— Значит, начали бы стрелять! — рявкаю я и с тайным злорадством наблюдаю, как вытягивается лицо генсека. У стабилистов отличный отдел аналитики, но прогностических моделей социальных процессов нет. Это закрытая разработка нашего института.
— Да, поздравьте тактический отдел за идею подсунуть мне командировку в питомник. Это была великолепная импровизация.
— Но вы догадались и перепоручили дело Ларме.
— Вы сейчас пьете кофе в аналитическом отделе. Это мозг института, — улыбаюсь я, играя непонятно кого. И вдруг понимаю, что генсек приняла меня за начальника отдела. На двери фамилии нет, только должность, а в кабинете я одна.
— Вам не нравится наша программа, наша партия, но из высших соображений вы не стали совать палки в колеса, — заключает генсек. — Я предлагаю вам возглавить аналитический сектор нового правительства.
Ух ты… Чур меня, чур!
— Я пока не собираюсь менять место работы. И мне не нравится ваше резко отрицательное отношение к прогрессу и науке.
— Реалисты выбрали прогресс. Нам приходится играть на его недостатках. Это политика, Тони, ничего больше. И будем честны: нельзя гнать прогресс как лошадь на скачках. Иногда нужно остановиться и оглядеться — а туда ли мы скачем? В общем, если надумаете — место за вами. Придется, правда переехать на Семь Холмов. Поближе к резиденции правительства. У вас будет небольшой особнячок, служебная машина. Там имеются отличные ясли и детские сады с полным пансионом.
— Заманчиво, очень заманчиво… А вы не пробовали предложить эту должность Ларме?
— Хорошие у вас бутерброды. А кофе — дерьмо. Я пробовала говорить с Лармой. Она очень вежливо и мягко выставила меня за дверь.
— Что же она сказала?
— То же, что и вы. Что вы провели анализ ситуации и пришли к выводу о нецелесообразности публикации этнической программы. Что она проверила ваши расчеты и пришла к аналогичным выводам.
О деле больше не говорим. Пожираем сонькины бутерброды и запиваем дешевым растворимым кофе. Я бы сейчас сожрала кусок пластилина с опилками — и вкуса не почувствовала. Несмотря на все, эта женщина мне чем-то симпатична.
— Если не секрет, на чем прокололись в питомнике? — спрашивает она, оглянувшись на дверь и облизывая пальцы.
— На трелевочном тракторе. Мурашей я обнаружила ночью, а в восемь утра рабочие уже рубили просеку. Не могла дирекция так быстро договориться с лесничеством. А в общем, я довольна командировкой. Интересно было.
На прощание генсек оставляет мне визитную карточку и говорит условную фразу, которую я должна сказать телефонистке.
Гости уезжают, а у меня начинается запоздалая реакция. Сижу, дрожу, тупо смотрю в стену. Меня хотели купить с потрохами. За дом, машину и ясли для звереныша. Осмотрели, побеседовали и хотели купить. Утром я абстрактно ненавидела генсека стабилистов, а расстались почти друзьями. Я не поддалась на уговоры, но это случайность. Испугалась ответственности, струсила, или по идейным соображениям? Да всего понемногу.
Вскакиваю, вру Лолочке-секретарше, что ухожу в местную командировку, и бегу в парк нервы успокоить. Марширую по дорожкам и лужам чуть ли не бегом. Ветка хлещет по глазам. Зачем-то хватаю ее и начинаю ломать. Ветка сопротивляется. Выкручиваю яростно и самозабвенно. Прохожие удивленно косятся на меня. Наконец, измочаленная ветвь летит в кусты. Вместе с ней куда-то улетает ярость, подавленность и неуверенность. Почему, когда дело касается работы, так просто разложить все по полочкам? А как прихватывает за живое, мозги в кучку… Аналитик, блин! Проблема-то стара как мир. Пусть случайно, но я выбрала верную сторону. Ларма говорит, трудно совершить только первый Поступок. Типа того, что трудно помирать только первый раз. И хватит об этом. Глубокий вдох — и полный выдох. Я спокойна. Лапки перестанут трястись, и буду совсем спокойна…