Выглядывая своего воспитателя и патрона Василия Фёдоровича, Артемий не сразу сообразил, что надобно войти на высокое крыльцо и прошествовать среди придворных и челядинцев царицы. Многообразие и шум двора заставляли его с любопытством и страхом оглядываться по сторонам, отскакивать от криков «посторонись» перед горами подушек и перин, вполне закрывавших бежавшую девку, натыкаться на карл, строящих гримасы, и карлиц, юродивых и нищих калек, мечтающих поживиться приношением приезжих гостей.
Однако он наконец разобрался в этой сутолоке, кинулся вслед своему дородному патрону и опекуну, увидев его нежно обнимающимся с высоким боярином, важно вышедшим на крыльцо в толстом кафтане и высокой собольей шапке по стародавнему обычаю.
— Здоров ли, тёзка? — весело кинул племяннику Василий Фёдорович Салтыков, троекратно целуясь с ним.
— Вашими молитвами, дядюшка, — униженно кланялся племянник, и Артемий тут же понял, что дядюшка и племянник не столь уж пылают друг к другу родственной привязанностью.
И фигура его воспитателя и опекуна померкла вдруг в глазах семнадцатилетнего увальня, испытывающего столь давнее уважение и преданность к Василию Фёдоровичу Салтыкову. Знать, и над ним есть кто-то, кому и он, его важный опекун, вынужден кланяться...
Забыв обо всех своих челядинцах, Василий Фёдорович устремился за дядей-тёзкой в хоромы, пригибаясь под низкими притолоками дверей.
Артемий остался на дворе. Он не знал, то ли податься за своим воспитателем, то ли осторожно спросить у кого-нибудь из разноголосой толпы, куда же деваться ему с его тяжеленным ружьём, уже начинавшим оттягивать руки.
Но к нему подскочил важный лакей в щегольской ливрее и в сапогах, смазанных дёгтем так, что за версту от него разило, и крикнул в самое лицо:
— Хоромы отведены в первом ярусе, направо!..
И Артемий отправился искать первый ярус и отведённые ему хоромы.
Раза два-три стукнулся он лбом о притолоки, пока не научился перед каждой дубовой, обитой резными железными ковами дверью склонять голову. Бродил и бродил из хоромины в хоромину, пока не увидел лакея-воспитателя, притулившегося на соломенном матрасе посреди низенькой палаты.
— И вам, батюшка, тут место, — проговорил лакей, и Артемию пришлось удовольствоваться местом рядом с ним тоже на матрасе, брошенном прямо на голый пол.
Палата была проходная, бродили и проносились тут дворовые и собаки, нагло расхаживали здоровенные коты, подняв хвосты трубой, и Артемий долго не мог уснуть, вскидывая глаза на каждого проходящего и отгоняя от себя котов, норовивших забраться к нему на спину, а то и под самый нос.
— Ничего, боярин, — несколько раз повторил лакей, мигом укрылся своим кафтаном и мирно захрапел. Сон сморил и Артемия...
Проснулся он оттого, что кто-то с силой тянул из его рук старинную пищаль, в обнимку с которой Артемий улёгся спать. Взгляд его сразу упёрся в куцее безбородое лицо карлы-калмыка с седой всклокоченной кучей волос над безносым, только с двумя дырочками широким тёмным лицом.
Артемий рванул ружьё из рук карлы, ногой пнул его в живот, и тот, отлетев в сторону, свалился на лежащих людей и плаксиво захныкал. Синий огонёк лампады под старыми тёмными ликами в углу едва освещал палату, переполненную спящими вповалку людьми, и Артемий, сразу зверея, вскочил на ноги и уже хотел было кинуться на карлу, как тот испуганно прошамкал почти беззубым широким ртом:
— Велено разбудить, а ты, боярин, сразу в драку...
Артемий остыл и уже дружелюбно спросил карлу:
— Кто повелел и отчего?
— А уж охота, — раздражённо буркнул карла и поплёлся через открытую дверь в соседнюю хоромину, где тоже вповалку спали люди.
Всё ещё держа в руках тяжеленную пищаль, Артемий пробрался через тела распростёртых во сне людей, прошёл через одну, другую маленькую дверь и едва не заблудился в лабиринте низких тёмных хором, освещаемых лишь синими неяркими огоньками лампад.
Но чуть шевельнулся спёртый воздух, слегка поколебал пламя лампад, и Артемий решил идти навстречу этому дуновению. Чутьё не обмануло его, и скоро он выбрался на высокое крыльцо и попал в обширный, ещё почти пустой двор, где уже суетились челядинцы, готовясь к охоте.
Морозный воздух сразу прогнал сон, полная луна открыла перед Артемием огромное пространство царского двора-поместья, и он спустился по ступенькам на чистый, только ночью выпавший снег.