- М-м, - Аблеухов прищурился, - на французском читаете? Я вот в переводе знакомился.
- В котором: Виноградова или Паскевич? - блеснул знанием предмета Бугаев.
- Госпожи Воронцовой-Дашковой, - поправил его Аблеухов. - Княгиня Ирина свои переводы девичьей фамилией подписывает. Европейская, знаете ли, мода... Но на французском я тоже того... знакомился. В общем, предпочитаю оригиналу перевод. Всё-таки граф Толстой коренной русак, хоть и изменник.
- Изменник ли? - прищурился капитан. - Как же он подкузьмил французам! И хитро: уже объявлен классиком, академик, "бессмертный"... имя-то уже со скрижалей не смоешь. И тут вдруг - неизвестный роман! Да какой! Приговор Наполеону и возвеличение русского оружия!
- А всё же изменник, - не без сожаления в голосе заключил Аблеухов. Рождён бы русским, а переметнулся во французы, эмигрировал, кафоликом заделался, тьфу... Этого ли не достаточно?
- Папа Римский его от ихней церквы отлучил, - напомнил Бугаев. - А перед смертью он хотел бежать в Россию. Знаете эту историю с железнодорожной станцией?
- Анекдот, - отрезал Аблеухов. - Да хоть бы и хотел. Государь Николай Павлович на тот предмет придерживался единственно верного мнения. Кто раз предал, тот предаст и второй раз, и третий. И в этой самой "Войне и Мире" я то же самое вижу. По мне, так если уж эмигрировал, будь же ты предан новой родине. А не так вот, чтобы с кукишем под полою...
- Голос крови, - неопределённо заметил Бугаев. - Толстые всегда по русской государственной части шли. Как-никак, с петровских ещё времён...
- Ну и шёл бы по государственной части, как подобает, - отрезал Аполлон Аполлонович. - А не бежал бы к лягушатникам.
- Всё же единственный писатель русского происхождения, известный в Европе, - вступился Бугаев. - Какая-никакая, а нам слава.
- Вот! Вот чем нас европейцы-то берут! - вскипел Аблеухов. - Славой! Как будто нет другого достойного поприща, кроме как развлекать досужих бездельников!
- Досужие бездельники обычно составляют важнейший класс цивилизованного общества, - вздохнул коллежский асессор.
- И слава Богу, что мы ныне обитаем за пределами цивилизации, опустившейся столь низко, - твёрдо сказал Аполлон Аполлонович. - Вот уж воистину утончённое варварство!
- Повторяете Тютчева, - заметил его сотрапезник, поправляя салфетку.
- И что же? Хорошее повтори и ещё раз повтори... Шербет, распорядился он, и Мустафа тут же скрылся на кухню.
- Но ваше решение... Не дозволить публикации романа в Российской Империи на законных основаниях, чтобы не поссориться с французами, при том негласно поощряя распространение переводов. Тонко! Только вопрос - клюнут ли либералы...
- Клюнут, - уверенно сказал Аблеухов. - Либералы наши делают заключения механически, подобно автоматам. Ежели начальство что-то запрещает - так значит, это самое нужно всячески поднимать на щит. Тем более, хорошей либеральной литературы в России не появляется. Читали ль вы пресловутое сочинение Герцена?
- По долгу службы, - скривился Бугаев.
- И как?
- Любопытно... для любителей несвежих сплетен. Но к художественной прозе отношения не имеет, - молодой помощник пожал плечами.
- Вот-вот, - мстительно поддакнул старик. - Никого у них нет.
- Разве Боборыкин? - вспомнил Бугаев. - Хотя, конечно, никакой он не либерал, а просто фрондёр.
- Что Боборыкин? Сравнительно с любым европейским писателем средней руки весь Боборыкин - пфуй! - он сдунул с ладони несуществующее пёрышко.
Принесли шербет и горячее. Мустафа, напустив на себя командирский вид, принялся распоряжаться расстановкой блюд и приборов, как будто это были части и дивизии.
- А Толстого роман - не пфуй, - вздохнул Борис, прижимая вилкой кусок только что сдёрнутого с шампура кебаба и занося над ней нож. - Посудите сами даже с точки зрения материальной. Четыре тома. Шестьсот сорок пять персонажей. Охвачена эпоха в семнадцать лет. Вставки на русском языке...
- Велик почёт - вставки на русском! Я лично считаю лучшим достижением нашей словесности вот его, - он показал глазами на Мустафу. - Потому что они учат русский, а не английский какой-нибудь, хоть на английском написаны шекспировы сонеты.
- Это скорее по части побед русского оружия, - заметил Борис.
- Оно-то верно, - Аблеухов согнул палец крючком, как это он делал, желая высказать сложную идею, - однако и недостаточно. Я в плохое время тоже вот думаю о бренности наших усилий. Да, крест на Святую Софию мы вернули, что нам на небесах зачтётся. Но нет у нас тех, кто воспел бы сей подвиг на земле. Зато европейцы перелагают свои жалкие войны и поражения самым соблазнительным образом. А ведь книги суть летописи подвигов народных... Но на это есть одно существенное контрсоображение. Тут недавно презентовали мне сочинение китайского мудреца Сунь-чи. В котором сказано...
- Простите великодушно, Аполлон Аполлонович, - почти невежливо перебил нахмурившийся Бугаев, - но что за охота читать поделки Форейн-Офис? Вы же получше меня знаете, из какого места у всех этих древних мудрецов ноги растут. Теософия, будхизм, спиритуализм там всякий. А разгадка одна: англичанка гадит!
- Пшшшт, - Аполлон Аполлонович выставил сухонькую ладошку, - не учи учёного. Сочинение Сунь-чи переведено в гумилёвском ведомстве для внутренних надобностей.