И тут я обомлел.
Я не понимал, что произошло.
Я вдруг увидел небо объемным. Одни звезды были ближе, другие дальше, а третьи вообще мерцали из бездонной глубины. Они были цветными: голубыми, желтыми, красноватыми, почти белыми. Какие-то странные фигуры, знаки, таинственные письмена образовывали они на небе. И небо было прекрасно, неописуемо красиво, невыразимо красиво и в то же время жутковато своей необъятностью. Я и прежде тысячи раз видел звезды, они и тогда, они всегда были красивы. Но в эту ночь в них появился какой-то скрытый и непонятный для меня смысл…»
Возможно, это было главным открытием Виктора Колупаева, которое он внес не просто в свою жизнь, – внес в отечественную литературу. Именно об этом он возвышенно и взволнованно писал всю жизнь. Открытие позволило ему высказать странную догадку, объясняющую если не все, то многое:
«…Я не знаю, каким образом Вселенная может выйти из сингулярного состояния. Скорее всего эта проблема не просто физическая. Но предположим, что скорость фундаментального воздействия начинает уменьшаться и Вселенная выходит из сингулярного состояния. Это происходит не в шуме и грохоте Большого взрыва, а в тихом Сиянии и Славе…»
Вот так.
В тихом Сиянии и Славе…
«Если вам повезет, вы и этот роман не заметите, – не без горечи заметил Виктор немногим своим друзьям собравшимся на презентацию романа „Безвременье“, – хотя действие в романе (в полном его виде) охватывает все Время и Пространство, начиная от возникновения Вселенной до ее конца. Более того, – добавил Виктор, – оно прихватывает и ту Вселенную, которая будет после ее конца».
Работая над «Безвременьем», Виктор, сажал картошку и овощи на мичуринском участке, как называют в Томске сады. Надо было жить. Книги не издавались. Старые издательства исчезли, новые не нуждались в романтических исследованиях. Да и силы уходили.
«…двадцать лет назад я мог писать без передышки целый месяц, отвлекаясь на прогулку с собакой. Сейчас так не могу. Шесть-семь часов работы – и просто падаю перед телевизором, не видя, что там показывают, меня это не интересует. Лишь бы он тарахтел. Но мыслей, мне кажется, у меня стало больше. Продолжаю работать над темой Пространства и Времени, параллельно с трилогией. Это философская работа. Мне приятно сидеть за столом, даже не столько писать, сколько читать. Скажем, Платона или Лосева, кого-то еще…»
Встречаясь время от времени, мы завершали веселые вечера пением оперных арий. Иногда мешали друг другу, иногда голоса сливались. Худой, смуглый, всегда внимательный Виктор на все смотрел пытливо, с первого взгляда мог даже показаться скучноватым, замкнутым, но это было не так. Мичуринский участок его располагался за Огурцово (аэропорт Томска). Когда «Ту» или «Илы» на форсаже уходили в небо, от рева и ужаса на грядках сами собой закрывались цветы. А если рейс по непогоде отменяли, посмеивался Викторов предполагаемую минуту взлета цветы все равно привычно закрывались. О юморе Виктора говорит само за себя и крошечное вступление, предпосланное самому любимому и, к сожалению, последнему его роману – «Сократ Сибирских Афин» («День и ночь», 2002).
«Прошу прощения у всех когда-то живших, ныне живущих и еще не родившихся философов за то, что я в этом романе не только использовал их мысли и идеи, но и всячески их исказил и переврал».
На знаменитом московском семинаре 1976 года Аркадий Натанович Стругацкий сказал, что Виктор Колупаев пишет интереснее, чем Рэй Брэдбери. Для многих тогда это прозвучало неожиданно, но Аркадий Натанович никогда не отказывался от сказанного. И в Союз писателей Виктор вступал по его рекомендации.
Время быстротекущее, время невозвратное…
Геннадий Прашкевич,
Март 2003, Новосибирск