Отпуск пролетел незаметно. Родные и знакомые вгоняли в краску, с удивлением отмечая, как сильно я за год повзрослел и окреп, хвалили выправку, замечали отнюдь не юношескую серьезность в глазах. Мама пыталась откормить «так похудевшее» чадо, а сверстники просили показать что-нибудь «эдакое» на перекладине и с интересом рассматривали черную форму. К своему большому удивлению я заметил, что за один год мы стали заметно различаться. Они не понимали мой армейский юмор, не знали что такое старшина, у них были какие-то извращенные понятия о дружбе и чести. Нормальным считалось кого-нибудь обмануть, они с восторгом вспоминали, как напились на школьной дискотеке, как впятером побили одного… Одноклассники смотрели на меня с сожалением, как на сумасшедшего, который сдуру надел погоны и лишен такой веселой, бесшабашной жизни. Мне было жаль их. Они не могли понять, что приобрел я. Объяснять я тоже не хотел.
Но, как бы ни было хорошо дома, а в Уссурийск тянуло, не терпелось увидеть своих товарищей-однокашников и такое родное училище.
Боже мой, как радовался взгляд, когда по дороге в училище где-нибудь в аэропорту мелькнет черная форма с алыми погонами — свой! Кадет! Знаком — не знаком — не важно! С другой роты — не важно! Раз в кадетской форме — значит друг и брат! И сбиваясь в стайки, мы вместе добирались до родных стен…
А сколько впечатлений по дороге! Оказывается, кадетская форма служит связывающим звеном между тысячами людей. Идешь в незнакомом городе, а тебя окликают:
— Кадет! Здорово, братишка! Я — калининский кадет! Ты из отпуска? Помощь нужна? Нет? Ну, счастливо, браток!
И ты удивленно смотришь на «братишку», который старше тебя на добрый десяток лет, который, будучи тебе абсолютно незнакомым, готов оказать любую помощь — советом, деньгами, добрым словом… Отчего чувство огромной ответственности наваливается на мальчишечьи плечи. Чувство ответственности за огромное дружное кадетское братство!..
Первое, что сделали я с Карамышевым после сдачи отпускных документов — кинулись искать своих «мальчиков». Нужно было поддержать своих земляков, чтобы те знали, что им есть на кого опереться и к кому при необходимости обратиться. Возле казармы первого курса строилась рота молодых суворовцев, и мы направились к ним. Подойдя поближе, чуть не прыснули со смеху. Неужели мы были такие же? Ужас! Форма топорщится, никакой выправки, все какие-то кривые и скукоеженые. На нас смотрят открыв рот, с восхищением и страхом.
— Мальчики! Из Красноярского края есть кто?
— Есть! — раздается в ответ нестройный хор голосов, — Аркашка! Головин! Тебя старики спрашивают!
— Откуда, братишка?
— С Ужура… — высокий широкоплечий подросток смотрит настороженно.
— Рядом с нами!.. — радостно переглядываемся мы, — Аркадием зовут? Я — Володя! Я — Андрей! Ну, здравствуй, братишка! Как дела? Какая нужна помощь?
У «мальчика» глаза горят гордостью, а другие первокурсники смотрят на него с завистью — везет, «старичков» своих нашел! И взахлеб рассказывает, как ехали в Уссурийск, сколько их было с Красноярского края, как с ними организовали встречу с выпускником Уссурийского суворовского училища по фамилии Шарапов…
— Постой, постой… — переглядываюсь я с Карамышевым, — он же в военном училище должен учиться?… И перейти на второй курс?…
— Должен, — согласно кивает мальчик, — только он почему-то из училища сразу уволился, и его направили дослуживать солдатом… Попал Шарапов служить в Афганистан, и уже комиссовался… Награжден орденом Красной Звезды за мужество и героизм. Калека он. Без ног…
— Как?… — ошеломленно переглядываемся мы. В душе буря чувств — год назад видели Шарапова здоровым, семнадцатилетним подростком, а сейчас он уже герой-калека, пришедший с настоящей войны и награжденный фронтовой наградой? В восемнадцать лет?… Буря чувств… Как такое может быть?… Ведь вроде бы нет войны?… И рвется душа туда — в бой. И клянусь себе — я буду в Афганистане…