Флаги не хлопали тревожно. Поддерживаемые ветром, они струились легко и празднично.
— Бедная девочка, — отозвался Мышецкий. — Слишком щедрые радости тебя всегда пугают. Не надо, дорогая!
Но слова утешения были только словами. Что-то уже закрывало солнце, и к Мышецкому пришло тревожное смутное предощущение большого несчастья, чем, собственно, и стала потом война четырнадцатого года.
Домой Мышецкие вернулись сразу же, а через месяц в сановном Петербурге говорили только о войне.
28 июля Николай II телеграфировал германскому императору:
«Постыдная война объявлена маленькому народу[12]. Негодование, которое разделяю и я, громадно по всей России. Я предвижу, что очень скоро я не смогу сопротивляться давлению, которое оказывают на меня, и что я буду вынужден прибегнуть к крайним мерам, которые приведут к войне. Чтобы предупредить катастрофу начала европейской войны, я прошу тебя во имя нашей старой дружбы сделать все, что в твоей власти, чтобы помешать твоему союзнику зайти слишком далеко».
В своем ответе император Германии обещал:
«В память нашей сердечной дружбы, которая давно связывает нас обоих, я употреблю все мое влияние, чтобы заставить Австро-Венгрию прийти к лойяльному и удовлетворительному соглашению с Россией».
Сам же тем временем с постоянством маньяка развертывал широкую программу военных приготовлений. Сознавая это, правительство Николая предприняло встречный шаг, и царь подписал указ о всеобщей мобилизации. Вечером 29 июля в помещение главного телеграфа столицы прибыл с указом генерал Добророльский с тем, чтобы тотчас же сообщить его во все концы империи.
Добророльского пригласили к телефону.
— Государь аннулировал свой указ, — услышал он мрачный голос военного министра. — Мотивы? Мотивы императора, генерал, всегда остаются с ним.
В те дни у Мышецкого гостил его отец, Алексей Прохорович, магистр богословия, ординарный профессор Томского университета, читавший курс церковного права. Удостоенный премии святого Макария за двухтомный фолиант «Первые шесть книг апостольских постановлений», он продолжал эту свою работу, писал о падении религиозного чувства на Западе и сейчас возвращался из Германии. Человек земной и скептический, он любил в своей науке то, что было когда-то правдой истории, сусальных легенд не терпел, красоту Ветхого завета видел в публицистике, поэзии и любовной лирике. О боге он говорил с легкой уважительной иронией, верил в него и не смущался тем обстоятельством, что священные книги были полны противоречий. В молодые годы он немало грешил, пропадал за кулисами у примадонн балета и драмы, был азартен, неуравновешен, случалось, появлялся в обществе в кофтах и блузах литературных пророков, любил ипподром, тотализатор, карты, цирковую борьбу, студенческие тайные сходки и пирушки. Богу полагалось бы почаще его наказывать, но бог, похоже, действительно милостив, он щадил его, и оттого Алексей Прохорович все глубже и глубже погружался в страсти мирские. Он с увлечением следил за политикой и не упускал случая поспорить на злобу дня.
— Я только что от Питирима[13], — сказал Алексей Прохорович, входя к сыну. — Государь подписал приказ о мобилизации и тут же отменил его.
Увидев за роялем Вареньку, он поклонился ей непринужденно и молодо, как это умел делать только один он.
— Слышишь, невестушка?
— Слышу, — ответила та скучающим голосом и медленно перевернула нотный лист.
— Чем ты объясняешь это? — спросил отца Глеб. Он стоял у стола и, погрузив руку в японскую коробочку с табаком, набивал трубку.
— Все тем же.
— Ну да, конечно. Я и забыл, что в твоем представлении все наши беды от лешего из тобольской чащобы. Или на этот раз тебе что-то сказал Питирим?
— Нет, Питирим ничего не скажет. Питирим друг Распутина. Видишь ли...
Алексей Прохорович снял очки. Он делал это всякий раз, когда собирался изложить что-то важное и сложное. Теперь он напомнил Глебу покойную мать. Без очков он уже не впервые возвращал ему образ покойной матери, существа кроткого, милого и несчастного. Глеб опустил голову. Отец понял сына и тронул за локоть:
— Успокойся, малыш!
Потом они стояли спиной к Вареньке и молчали. Варенька перевернула еще один нотный лист и легонько коснулась клавишей. Глеб раскурил трубку, и мать вышла из комнаты так же бесшумно, как вошла.
13
Питирим — в то время экзарх Грузии, позже митрополит Петербургский и Ладожский. Митрополию получил по протекции Распутина.