Выбрать главу

Когда академик Павлов примучивал животных, он прошёл в своих исследованиях от множества частных инстинктов, типа удовлетворения голода, размножения, самозащиты и территориальной привязанности до единого главного, всех их объединяющего и всё распределяющего. Названого им инстинкт цели… Вот только цели, к чему? Цели, во что? Похоже, любимый сталинский академик, на старости вновь вернувшийся в лоно церкви, просто не решился тут произнести промысел Божий… Для животных главное, да, выживание вида, но у человеков-то есть ещё и некая личная жажда смысла бытия. То самое, что заставляет человека есть, пить, размножаться и убивать, вполне как животное, но, со смыслом. Смысл. Промысел. А, может, правда, есть этот инстинкт, инстинкт высшего смысла? Через что уже физиологически человек отделяется от животного. Но Павлов об этом умолчал. Ха! Это потому, что бродяг не препарировал. А Фрейд на бомжах вообще отдыхает: какому бичу до размножения?..

Если нет смысла жизни, то человек уже не человек. Нечто хомо асапиенс… Да, это из изучаемой некогда им латыни. Только легко классифицировать через бикуляры, а если заглянуть в зеркало? Можно ли в чём признаться себе о себе? Вот, что теперь для него есть жизнь.? Вставание часов в пять, до того, как проснутся жильцы и по подъезду поведут на выгулку собак, потом, похмельно стуча зубами и избегая беспредельных халявшиков, осторожное собирание стеклотары, с параллельным подробным изучением содержимого мусорных баков и плевательниц, с периодическими отогревами в магазинных тамбурах, там заодно и хлеба подают. А вечером перебинтовывание ног припрятанным за батареей тёплым тряпьём и отключка около этой же батареи в тяжёлой алкогольной дури. И при этом хотеть завтрашнего дня? Зачем и чем его хотеть?.. А! Вот он, инстинкт смысла жизни. Словно какой-то чёрный жучок засел глубоко в голову, и существует сам по себе, наплевав на воспалённый непрекращающейся усталостью мозг, на больное, мучительно разлагающееся снаружи и изнутри, искалеченное тело. Только водка изолировала этого жучка, окукливая его мутью, но слишком ненадолго, и он к утру снова начинал там, в подкорке, шевелиться, перебирать лапками и грызть, грызть, грызть. И от его шевеления и свербения опять нужно было вставать в пять, собирать стеклотару, осматривать баки и ждать подачки у хлебного.

Где и откуда он гнездится, этот проклятый инстинкт?

И как от него избавиться?..

В парке Берёзовая Роща, недалеко от окостеневшего до весны колеса обозрения, по воскресеньям с утра толклись продавцы, покупатели, менялы, агенты-оценщики и просто любители антиквариата, нумизматики, филателии и… прочей приятной мелочи. Из воскресенья в воскресенье, из года в год они собирались здесь с, ну, точно с середины шестидесятых. Перекрестье двух парковых дорожек являлось перекрестьем интересов нескольких сотен представителей сменяющихся поколений, которые в полутора миллионном городе, сформировавшемся за счёт эвакуаций и переселений со времени Отечественной войны, упорно искали для себя материальное подтверждение своей принадлежности к многовековой истории. Родовые киевские иконы и ганноверские инженерные приборы, петербургские табакерки, тбилисские кинжалы, московские фотографии, царицынские открытки и сузунские монеты давали их обладателям право не причислять себя к иванам-непомнящим, а становиться участниками исторического процесса сотворения Русского мира. Покупали ли здесь, или продавали? Нет, не стоило ради редкой и копеечной выгоды из года в год, по возможности каждое воскресение приезжать на это место. Меняли? Да. Выменивали. Ибо, продав марку или пороховницу, тут же, добавив из заначки, покупали карту епархии Томской губернии.