Я часто вижу, что Камаль насуплен и угрюм, и спрашиваю причину того, и он отвечает мне, что образ отца никогда не покидает его, особенно картина его смерти. Если бы только его конец был более лёгким!.. Я мягко сказала ему: „Забудь обо всём этом“, и он спросил, как можно забыть. Я ответила: „С помощью веры“, тогда он грустно улыбнулся и сказал: „Как же я боялся его в детстве, но в последнее время он открылся мне совершенно иным человеком, став дорогим другом. Каким он был нежным, остроумным, мягким. Он не знал подобных себе“. Ясин плачет всякий раз, как на него находит воспоминание об отце… Если Камаль предаётся скорби в угрюмом молчании, то огромный Ясин плачет, словно дитя, и говорит, что отец был единственным человеком, которого он любил в своей жизни. Да, у него были и отец, и мать, но он получал любовь, сострадание и заботу только под крылышком у отца. Даже суровость его была милосердной.
Я никогда не забуду того дня, когда он простил меня и вернул домой. Моя проницательная мать — да смилуется над ней Аллах — оказалась права, когда беспрестанно повторяла мне, что господин мой не из тех мужчин, что лишают детей их матери. Нас объединяла его любовь, а сегодня нас объединяет память от нём. В нашем доме не переводятся гости, но сердце моё находит покой только тогда, когда Хадиджа, Ясин и их семьи оказываются рядом со мной… Даже Зануба — до чего же искренняя её скорбь! Маленькая Карима сказала мне как-то: „Бабушка, пойдёмте с нами, ведь в эти дни у нас праздник — день рождения Хусейна, и возле нашего дома суфии будут проводить зикр, а вам так это нравится!“ Я поцеловала её в знак признательности и ответила: „Внученька, твоя бабушка не привыкла проводить ночь вне дома“… Она ничего не знает об обычаях в доме своего деда в те далёкие времена. До чего прекрасные воспоминания о них, о машрабийе, что была границей всего мира для меня, пока я ждала возвращения своего господина уже под утро. От его силы чуть ли не дрожала земля, когда он вылезал из экипажа, а затем заполнял собой всю комнату вдоль и поперёк. С лица его, пышущего отменным здоровьем, так и веяло бодростью повсюду. Но сегодня он не вернётся, и никогда больше не вернётся. Ещё до того он увял, скрылся от всего мира и оказался прикован к постели. Тело его исхудало и высохло, потеряв столько веса, что его можно было нести одной рукой. О печаль моя непреходящая!
Аиша сердито сказала мне: „Эти внуки не горевали по своему деду, они вообще не горюют ни о чём“. Я ответила ей: „Нет, это не так. Они горевали, но просто они малы. Да смилостивится над ними Аллах! Пусть не знают они, что значит тонуть в своём горе“. Она заметила: „Поглядите на Абдуль Мунима — он не прекращает спорить. Он не скорбел по моей дочери и быстро забыл её, будто её и вовсе не было“. Я возразила ей: „Нет, он долго скорбел по ней и много плакал. Однако скорбь мужчин не похожа на скорбь женщин. А материнское сердце — не такое, как все сердца вместе взятые. Есть ли такой человек, Аиша, что не забывает? Разве мы сами не отвлекаемся разговорами или не улыбаемся время от времени? Придёт такой день, когда даже слёз не останется в глазах. И где Фахми, где?“
Умм Ханафи заметила как-то: „Почему вы перестали посещать Хусейна?“ И я ответила: „В душе моей нет былого пыла ко всему тому, что я прежде любила. Когда зарубцуются мои раны, я навещу нашего господина Хусейна“. Она спросила: „А что ещё может залечить раны, если не визит к нашему господину?“ Так Умм Ханафи заботится обо мне, она хозяйка нашего дома и всех его обитателей, иначе у нас просто не было бы дома.
Ты, Господь мой, Владыка всех людей, Ты Судья, и решения Твои неотвратимы. Тебе я молюсь. Я бы так хотела, чтобы у моего господина оставались силы до конца, ведь ничто не причиняло мне столько страданий, как то, что он был прикован к постели и слаб. Для него и всего мира было мало… Даже молиться — и того он не мог. Как же страдало его слабое сердце, когда мы несли его на своих руках, словно ребёнка после того воздушного налёта. От этого у меня текут слёзы и усиливается боль…»
39
— Я положусь на Аллаха и посватаюсь к своей кузине Кариме…
Ибрахим Шаукат с изумлением поднял глаза на сына, Абдуль Мунима. Ахмад опустил голову и улыбнулся, что свидетельствовало о том, что новость не была для него сюрпризом. Хадиджа отложила в сторону шаль, которую вышивала, и посмотрела на него странным пристальным взглядом, в котором сквозило недоверие. Затем она поглядела на мужа и спросила:
— Что он сказал?