Тут Исмаил снова заговорил:
— Мы долго разговаривали: я, моя мать, Аида, моя жена. И Аида рассказала нам, как они с мужем и другими дипломатами бежали от немецких войск, пока не нашли убежища в Испании, и в конце концов перебрались в Ирак. Затем мы вернулись к событиям далёкого прошло и много смеялись…
Какова бы ни была любовь, что умерла в нём, сердце его ожило в томительном упоении. Глубинные, давно разорванные струны его души зазвучали тихим грустным аккордом. Он спросил:
— Какая она теперь?
— Наверное, ей лет сорок. Нет, я старше её на два года. Аиде тридцать семь. Она стала немного полнее, чем раньше, хотя по-прежнему сохраняет стройность. Лицо такое же, за исключением взгляда, что теперь намного серьёзнее и невозмутимее. Она сказала, что у неё есть сын четырнадцати лет и дочь десяти.
Значит, это Аида. Она не была ни его мечтой, ни частью его прошлого. Были такие моменты, когда это прошлое, казалось, и вовсе не существовало. Она жена и мать, вспоминает то, что было, и много смеётся. Но как выглядит она теперь на самом деле? И что осталось от этого образа в памяти? Впечатления сильно изменились, пока хранились в памяти. Ему бы хотелось хорошенько рассмотреть это человеческое существо — может быть, тогда он сможет раскрыть секрет того огромного влияния, что она произвела на него.
Тут Рияд вернулся на своё место, и Камаль испугался, что Исмаил прервёт свой рассказ, однако тот продолжал:
— И они ещё спрашивали о тебе!
Рияд посмотрел на обоих друзей, и понял, что у них личный разговор, и перевёл внимание на кальян. Камаль же понял, что фраза «они спрашивали о тебе» способна нанести по его иммунитету такой же разрушительный удар, как вирус. Приложив все силы, которые только имелись у него, чтобы выглядеть естественно, он спросил:
— Почему?
— Они спрашивали то об одном старинном знакомом, то о другом, и наконец о тебе. Я ответил, что ты работаешь учителем в начальной школе Силахдар и ещё ты великий философ, публикующий статьи, которые я не понимаю, в журнале «Аль-Фикр», который я даже не раскрываю. Тогда они засмеялись и спросили: «Он женился?» И я сказал, что нет…
Камаль обнаружил, что сам спрашивает его:
— И что они ответили:
— Я не помню, что именно, но что-то, что перевело нас на другую тему.
Сидящий глубоко внутри него недуг грозил прорваться наружу. Тот, кто долгое время болел туберкулёзом, должен остерегаться холода. А фраза «они спрашивали о тебе» напоминала ему детскую песенку, имевшую самый простой смысл, но в то же время сильно проникавшую в душу. Могли вновь появиться угасшие обстоятельства, при которых душа снова проходила через все прошлые эмоциональные потрясения, а потом исчезнуть, словно дождь, пошедший не во-время. Таким образом, он почувствовал в этот краткий миг, что превратился в прежнего влюблённого юношу, страдающего от любви и переживающего все её радостные и грустные моменты. Но ему не грозила серьёзная опасность, ведь он был сейчас словно спящий, что сокрушается во сне, но чувствует успокоение от того, что всё, что он видит — всего лишь сон, но не явь. В этот момент ему так хотелось, чтобы небеса сотворили чудо, и он встретил её хотя бы на несколько минут, и тогда она бы призналась ему, что питала взаимные чувства к нему хотя бы один день или даже того меньше, но разница в возрасте или что-то иное разлучило их! Если бы это чудо свершилось, то утолило бы все его прошлые и нынешние муки, и он мог бы считать себя счастливейшим из людей, а свою жизнь — прошедшей не зря. Но это всё ложное представление, как представление о смерти. Лучше ему довольствоваться забвением — в том и будет его победа, пусть даже она и таит в себе поражение. И пусть утешением ему служит то, что он не один в этом мире, кто познал неудачу в жизни. Он спросил:
— Когда они уезжают в Ирак?
— Они должны были уехать вчера, так, по крайней мере, она сказала мне во время нашего визита…
— А как она восприняла трагедию её семьи?
— Она, естественно, избегала говорить об этом, и не упоминала о ней!
Тут Рияд Калдас, указав прямо перед собой, воскликнул: «Смотрите!», и они поглядели в левую сторону балкона, где увидели странную женщину. Ей было лет семьдесят: худая, босая, в длинном джильбабе из тех, что носят мужчины, а на голове у неё была шапочка-тюбетейка, из-под которой не виден был ни один волос — она была либо лысой, либо больной. Лицо же её казалось необычным из-за толстого слоя косметики, что делало его смешным и отвратительным одновременно. У неё не было ни одного переднего зуба, но глаза её с ласковой и заискивающей улыбкой глядели во все стороны. Рияд с интересом спросил: