Через минуту или около того дверь открыла служанка среднего возраста, и как только различила перед собой незнакомого мужчину, сразу же скрылась за дверью и вежливо спросила, кто ему нужен. Этот вопрос внезапно подействовал ему на нервы, и без всякой уважительной причины он счёл служанку невеждой, а потому, уверенно ступая, он прошёл прямиком в дом и направился в гостиную, при этом повелительным тоном произнёс:
— Скажи своей госпоже, что пришёл Ясин.
«Интересно, что подумает обо мне эта прислуга?», он обернулся ей вслед и увидел, как она быстрыми шагами направилась внутрь дома. Значит, его властный тон побудил её послушаться его, или же… Он прикусил губы, и стал вглядываться в глубь комнаты. Эта была комната для гостей, как он неосознанно и предположил. Но память его сохранила каждый угол дома, без всяких примет. Если бы он находился в других обстоятельствах, то воскресил бы в своих воспоминаниях баню, куда обычно уходил плакать, или машрабийю, из отверстий которой смотрел на свадебные процессии каждый вечер. Интересно, а сегодня там та же мебель, что была тогда, в том далёком прошлом?
Из всех старинных предметов интерьера он сохранил воспоминания только о длинном зеркале в золочёной рамке; по углам его расположились искусственные розочки разных цветов. Он сосредоточил взгляд на двух углах его, где стояли канделябры, с которых свешивались хрустальные капли-полумесяцы. Пока же он увлечённо разглядывал комнату, наполненную странной обстановкой, к которой — он помнил это — был привязан, даже если и не видел столько времени. Но тут не было необходимости задаваться вопросом — сегодня была уже не та мебель, что тогда, и не только из-за своей новизны, а скорее, потому, что в комнате женщины, что часто разводится и снова выходит замуж, мебель должна меняться или обновляться, — так, его отца сменил продавец угля, а того — паша.
Злоба охватила Ясина, и он понял, что не просто постучал в дверь своего старого дома, а ещё и вскрыл гнойную рану и погрузился в самую гущу гноя. Момент ожидания не продлился долго, скорее, даже меньше, чем он предполагал; и до ушей его долетел звук стремительных шагов, и голос, звонкий, как колокольчик, говоривший сам с собой в сомнении. Только вот слов было не различить. И вслед за этим он почувствовал её, хоть всё ещё и стоял спиной к двери. Треснула закрытая створка двери под напором её плеча и, едва переведя дух, она воскликнула:
— Ясин!.. Сын мой!.. Не верю глазам своим!.. Боже мой!.. Стал совсем мужчиной!..
Кровь прилила к её полному лицу. Он в смущении повернулся к ней, не зная, как встретить её. Он не ведал о том, какой будет их встреча, однако женщина сама освободила его от необходимости всё заранее готовить: она поспешила к нему и заключила его в объятия, с какой-то нервной силой прижав к себе. Она начала целовать его в грудь — единственное место его рослого тела, куда могли достать её губы, а потом интонации её захлебнулись, а глаза оросились слезами, и она покорно зарыла лицо у него на груди, пока дыхание её не восстановилось. Даже в тот момент он не сделал ни одного движения и не произнёс ни одного слова, и хоть чувствовал глубокую боль, сохранял неподвижность; то, чего он не мог вынести, было сильнее его. Но он не подал ни одного признака жизни: да и какая такая жизнь тут может быть? Он так и стоял, не двигаясь и не говоря ни слова, поражённый до предела. И хотя поначалу он ни о каких переживаниях и не ведал, будучи уверенным в себе, однако, несмотря на то, что она так тепло и ласково встретила его, он не обнаружил никакого желания броситься ей в объятия или расцеловать её. Может, он не мог побороть в себе те грустные воспоминания, вросшие в его душу, словно хронический недуг, преследовавший его с самого отрочества? И хотя теперь он решительно обратил всю свою волю на то, чтобы освободиться от груза прошлого и совладать с мыслями, то самое изгнанное им прошлое отразилось в его сердце мрачными руинами. Он отгонял его, словно заразную муху ото рта, и в этот страшный момент осознал гораздо больше, чем за всё то время, что прошло: грустная правда состояла в том, что его сердце по-прежнему кровоточило, хотя он и вырвал оттуда свою мать.
Женщина подняла голову и поглядела на него, призывая приблизиться к ней. И он не смог противиться этому и подставил ей лицо. Она расцеловала его в обе щёки и в лоб. И во время объятия глаза их встретились; он облобызал её лоб от волнения, смущения и стыда, но не из-за какого-то иного чувства. И тут услышал, как она бормочет:
— Она мне сказала: «Здесь Ясин!» Кто бы это мог быть? Да кто же ещё! У меня только один Ясин и есть — тот, который запретил себе появляться в моём доме и встречаться со мной. И что же произошло? И как я внемлю мольбе на том свете? Бегом примчалась, словно полоумная, ушам своим не веря, и вот он — ты, ты, и никто иной, слава Аллаху! Ты оставил меня, когда бы совсем ещё мальчонкой, и вернулся ко мне взрослым мужчиной. Как же меня съедала тоска по тебе, я ведь даже не знала, жив ли ты…
Она взяла его за руку и потащила на диван, а он пошёл вслед за нею, спрашивая себя, когда же уйдёт эта бурная волна столь горячего приветствия, что нахлынула на него. И тут путь к цели стал для него ясен. Он пристально посмотрел на неё. Во взгляде его светилось любопытство, смешанное с волнением и удивлением. Она вроде бы и не изменилась за эти годы, лишь увеличилась в объёмах, хотя он по-прежнему хранил в памяти, какой красивой была её фигура тогда. А вот лицо её так и осталось круглым, пшеничного цвета, и ещё чёрные глаза, подведённые сурьмой, что прежде были красивыми и блестящими. Он смотрел на неё и не был рад всем этим украшениям и косметике на её лице и шее, будто ожидал, что годы их разрыва потушат её давнюю любовь ко всяким побрякушкам, косметике и нарядам по поводу и без повода, даже тогда, когда она была одна.
Они сели рядом; она то нежно смотрела на его лицо, то мерила восхищённым взглядом его рост и комплекцию, и наконец дрожащим голосом произнесла:
— О боже, я с трудом верю глазам своим. Это сон. Неужели это Ясин?! Жизнь моя прошла зря. Сколько же я звала тебя, надеялась на тебя, посылала к тебе одного за другим посыльных с весточкой. Ну что ещё сказать?.. Ну-ка дай лучше я спрошу тебя: как так вышло, что твоё сердце настолько очерствело к твоей матери?.. Как мне перестать взывать к тебе?… Как же так, что твоё сердце оставалось глухим к зову моего опечаленного сердца?.. Ну как?… Как? Как же так, ты забыл, что у тебя есть здесь, в этой глуши, мать?
Он прислушался повнимательнее к её последней фразе — она прозвучала странно, словно взывала к иронии и одновременно к жалости. Это фраза будто выскользнула у неё от волнения. Да, ведь есть что-то или даже несколько этих «что-то». Он помнил и утром и вечером о том, что у него есть мать. Но что это «что-то»?
Он в недоумении поглядел на неё, не говоря ни слова. На мгновение их глаза встретились. Женщина опередила его слова:
— Почему ты ничего не говоришь?
Ясин вышел из состояния оцепенения, глубоко вздохнув, и сказал так, словно считал необходимым сказать именно эти слова:
— Я часто вспоминал тебя, но мои страдания были намного более ужасными, чем те, что ты могла бы перенести.
Но прежде чем закончились его слова, свет, что источали её глаза, потух. Зрачки её затуманились облаками разочарования, подгоняемых ветрами, что шли откуда-то глубоко, из самых недр горестного прошлого. Она была не в состоянии больше пристально смотреть ему в глаза, и опустила веки, грустно сказав: