Губы у женщины задрожали, она заплакала, но сдержанно, скупо. И тут же вытерла рукавом слёзы.
— Не реви, — пригрозила старуха. — Не по покойнику плачешь. Очнулся — хорошо. Не говорит — значит, такова воля нижнего бога. Не отпускают его духи. Завтра приду ещё камлать. Неси своего петуха. Не жалко?
— Нет у меня больше детей, кама, — махнула рукой женщина. — И мужа нет. Все остались лежать в долине Эрлу. Даже костей не узнать, так всё горело. А этот — поодаль лежал. Совсем голый. Одежда, видно, на нём дорогая была надета. Воры раздели, думали мёртвый. Я подошла, а он шепчет странно так, не по-человечески. И глядит жалобно так. Я его на спину, домой нести, а кровь из раны как хлынет. Сама не знаю, как сумела остановить. Духи меня к нему привели. Не дай ему помереть, кама? Он на младшего моего похож. Пусть будет немой, пусть говорит с духами, но живой будет!
— Не говори так! — одёрнула женщину старуха. — Не сумею вывести его душу из нижнего мира, найдёшь шамана сильнее. Если разум не помутился, придёт и душа. Готовь петуха, завтра снова пойду искать его в нижний мир!
Женщина вскрикнула в ужасе и зажала рот. Старуха усмехнулась, довольная этим испугом.
— Оставлю тебе настойку из чёрной рябины, — шаманка пошарила на поясе и нашла кожаный бурдючок, привязанный к одной из свисающих с пояса верёвок. — Вечером дашь с молитвой нижнему богу. А утром, когда заря — с молитвой верхнему дашь.
Женщина закивала и протянула руку за бурдючком.
Я слушал этот бред и понимал: я в больнице. Это я слышу голоса медсестёр, а фоном идёт старенькое кино, вроде фильма «Дерсу Узала». А мозг мой придумывает кошмары.
Жуть какая. Только бы не свернуться.
Ну, Женька ты и валенок — даже помереть нормально не можешь.
Заговорить с женщинами мне даже в голову не пришло. Поддерживать бред опасно. И так он слишком детальный.
Нужно было сделать что-то, чтобы проснуться. Чтобы кошмар прервался.
Я попробовал ущипнуть себя, но даже поднять как следует руку не хватило сил.
Шаманка тем временем встала. И тут же хлипкая дверь аила из коры и палок отлетела в сторону и внутрь просунулась бритая наголо мужская голова.
— Эй, Майа-та! Соседи говорят, ты подобрала какого-то чужака! Прячь его! Найманы терия Вердена пришли пешими и ходят по юртам. Ищут мясо для своих драконов!
Снаружи донеслись крики и звяканье оружия.
И бритый вдруг завопил:
— Здесь! Здесь! Сюда!
— Сам упредил, сам же и навёл! — прошипела сквозь зубы шаманка.
Двое воинов в кожаных доспехах, обшитых костяными пластинами, втиснулись в аил.
— Вот он! — указал на меня бритый. — Бормочет что-то чужое! Верно, чужак! Верно, замышляет убить терия Вердена!
Женщина, которую бритый назвал Майя, раненой птицей бросилась навстречу воинам.
— Это мой сын! Он бредит! Духи зовут его в нижний мир, он говорит с духами! — закричала Майя, прикрывая меня своим телом.
— Твой сын — бунтовщик? — один из воинов выдернул из ножен на поясе короткий меч. На удивление, не медный даже, а из железа.
— Да какой же он бунтовщик? — зачастила женщина, загораживая меня. — Он же совсем ребёнок! Посмотри, у нас и оружия никакого нет!
Бритый попытался с ней спорить, но шаманка вдруг зыркнула на него, и мужик заткнулся. Сообразил, что воины-то уйдут, а ему ещё жить в этой деревне.
Найман с мечом оттолкнул женщину, шагнул ко мне и сдёрнул одеяло. Постоял, рассматривая.
— А раны его откуда? — спросил он подозрительно. — И почему волосы обгорели?
— Раны его от когтей барса, — пробурчала шаманка. — Шёл на белку, а встретил тигра, такой из него охотник. А волосы ему подпалила я. Который уж день я камлаю и зову назад его душу.
— А муж её где?
Воин швырнул одеяло на пол и обернулся к шаманке.
— Мужчины в горы ушли, испугались гнева терия Вердена и его драконов, — усмехнулась старуха. — В селении бабы, ребятня да больные, сам видишь.
— А этот? — воин ткнул мечом в сторону бритого.
— А этот — дурачок местный. Как упал во младенчестве темечком вниз, так и заговаривается.
Воин хмыкнул, шагнул к выходу, но вдруг обернулся и пристально посмотрел мне в лицо:
— А ну, отвечай, с какими духами ты говоришь, шаманское отродье? А вдруг ты воин из горных дружин? Те, что на крылатых волках, говорят, совсем малолетки!
— Не может он говорить! — вскрикнула Майя. — Он и имени своего не помнит!
— Ничего, — осклабился воин. — Жить захочет — вспомнит. А ну? — Он приставил меч к моему горлу. — Отвечай, какого ты рода?