— Нет, — возразила Жюстина. — Я до смерти устала от Токио. Мы поедем за город, там красиво. В любом случае мне необходимо пригнать машину к дому.
Некоторое время они ели молча, и Жюстина подумала, что давно еда не доставляла ей такого удовольствия.
За кофе и новой порцией тостов с земляничным джемом, заказанной Риком, они рассуждали о новой совместной жизни.
— Где бы ты хотела жить? — спросил Рик. — В Манхэттене или где-нибудь за городской чертой, например на Лонг-Айленде?
Жюстина задумалась.
— Исходя из того, что я слышала о нынешнем Манхэттене, скажу определенно — там я жить не хочу. — На секунду ее глава затуманились. — Но и Лонг-Айленд меня не прельщает.
Слишком много воспоминания о доме на Уэст-Бей Бридж, где они в свое время жили с Николасом.
— А как насчет Коннектикута?
— Прекрасная идея, — согласился Рик, пригубливая кофе. — Один из вице-президентов нашей фирмы живет в Дариене, там изумительные места. — Он усмехнулся, — К тому же не надо будет платить нью-йоркских муниципальных залогов.
— Но ведь ты не собираешься бросать свою квартиру? — Она вдруг вспомнила, что у Рика есть апартаменты на Пятой авеню.
Он отрицательно покачал головой.
— Разумеется, нет. По правде говоря, моя бывшая жена последнее время доводила меня этой квартирой до белого каления — она ей, видите ли, нужна. — Рик вытер губы. — Одному Богу известно, почему ей нравится жить на Манхэттене. В наши дни, чтобы там жить, нужно носить за поясом кольт 45-го калибра. — Он пожал плечами. — В любом случае это значительно облегчит мою жизнь. Я продам ей квартиру и получу изрядную сумму.
— Тебе не жаль расставаться со своим жильем?
Рик рассмеялся.
— Ты шутишь? Я не могу больше ждать. Как только мы прилетим домой, сразу же займемся поиском подходящего дома.
Эти добрые слова так подействовали на Жюстину, что она расплакалась. Домик в Дариене. Америка. Родина. О Боже! Даже не верится, что может быть так хорошо.
Взяв ее руки в свои, Рик перегнулся через стол и нежно поцеловал Жюстину в соленые от слез полуприкрытые веки.
— Твои страдания кончились, — шептал он. — Уверяю тебя в этом. — Их губы сомкнулись, и беззвучный плач Жюстины эхом отозвался у него в груди.
— Тона, — сказала Маргарита Гольдони, появляясь на пороге спальни, — эта сицилийская еда вовсе не еда, а morte[18].
Энтони де Камилло, новоиспеченный крестный отец семейства Гольдони, лежал обнаженный — если не принимать в расчет тоненькую полоску нейлоновых плавок — под гудящей кварцевой лампой. Белые защитные очки из пластмассы и причудливая игра света и тени делали его похожим на дешевого, штампованного из пластика божка — игрушку, которую ньюйоркцы любят цеплять к щиткам своих автомобилей; по крайней мере, так казалось Маргарите.
Раздался звонок таймера, и, как только лампа выключилась, Тони зашевелился на своем ложе. Он приподнялся, сел и снял очки. Уставившись на ее пышные формы, прикрытые облегающей ночной рубашкой, он почувствовал, как начинает твердеть его плоть.
— Удивительное дело, Маргарита, сейчас ты выглядишь лучше, чем десять лет назад. По-моему, я недавно говорил тебе об этом.
— До сегодняшнего дня у тебя не было на то оснований, — заметила Маргарита, приближаясь к нему. Она втирала какой-то увлажняющий крем собственного приготовления в кожу рук.
Тони хмыкнул, моментально отбросив всякие мысли о притворном примирении.
— Тебе ведь известно, что мой брат предупреждал меня: я еще пожалею, что женился не на сицилийке.
— Твой брат — идиот, — спокойно парировала Маргарита.
Тони моментально подался вперед.
— Эй, не смей трогать мою семью! Заткни свою поганую глотку!
— Извини, Тони. — Присев на кровать рядом с ним, она дожидалась, когда он наконец отойдет.
Маргарита испытывала раздвоение личности. Одна ее половинка отчаянно стремилась избавиться от наваждения, связанного с ее похищением, и реабилитировать себя в глазах мужа. Другая же — менее знакомая — часть ее "я" испытывала к нему непреодолимое отвращение, сродни тому, что переполняло ее в тот момент, когда он отправил ее с Франсиной в Вермонт.
— Мы оба прекрасно знаем, что у тебя трудности, — наконец проговорила она. — Семейство Леонфорте хочет распространить свое влияние на Восточное побережье и наложить лапу на единоличные владения Доминика.
— Если я и столкнулся с трудностями, то только из-за твоего долбанного братца, — гневно возразил он. — У него никогда не было доверенных consigliere[19]. Он никогда не доверял своим лейтенантам. Никогда не приближал их к своей персоне. У него был свой Совет. Сейчас же все его тайные рычаги, с помощью которых он управлял многими шишками в Вашингтоне, канули в Лету.
Тони размахивал руками, вычерчивая в воздухе какие-то замысловатые рисунки.
— Святая Мария свидетельница — сколько раз я просил его поделиться со мной этими секретами, во имя нашей же безопасности! Я говорил ему: "Если мне придется занять твое «место, то я должен знать все. Ты же связываешь меня по рукам и ногам».
Он покачал головой, одновременно с гневом и досадой.
— Клянусь, Маргарита, я любил его, как брата. Но он был чертовски упрям. Дом оставил меня в дурацком положении — я уже одурел от этой вони, которая привносится сюда долбанным ветром с Западного побережья от Дрянного Моллюска и всей его братии.
— У тебя есть я, — заметила Маргарита.
— Этот твой ненормальный братец раскрыл тебе все секреты! Гребаная баба! — Он снова замахал руками. — С меня достаточно — я уже насиделся на всех этих встречах с его приближенными, зная, что вы пляшете под одну дудку, и все мною сказанное навязано тобой. Сейчас я вынужден смириться с фактом. Дом выложил тебе все секреты.
Он встал с кровати и принялся одеваться — белая рубашка, темно-серые брюки.
— Пусть катятся все к чертовой матери, — Тони покачал головой. — Этот сукин сын Чезаре Леонфорте все-таки осуществил свою мечту. Он так желал смерти Дома, что, видимо, обращался с этой просьбой к Богу в своих воскресных молитвах. Но я этого так не оставлю. Мне известно — это он нанял того ублюдка, с которым, как ты считаешь, мы не в силах совладать. Я намереваюсь...
— Нам обоим прекрасно известно, что Чезаре тебя и в грош не ставит. Не обольщайся на тот счет, что ты стал главой клана.
Тони вдевал ремень в петли брюк и не сводил с жены взгляда.
— Послушай, детка. Я должен тебе кое-что сказать. Мне понятны твои переживания — особенно после того как фэбээровцы вывезли и спрятали где-то на одной из своих баз вдову и детей Дома. Разумеется, им было бы тяжело участвовать в похоронах, да и всем нам пришлось не сладко — делать вид, что в гробу, будь он проклят, который мы вчера предали земле, лежит действительно тело, а не какая-то его часть.
Маргарита ждала, упомянет ли он имя Роберта, даже заключила сама с собой пари, что этого не произойдет... и выиграла.
— Христос свидетель, после твоего Таинственного Турне в Никуда ты совершенно изменилась.
— Несомненно.
— Нет, — покачал головой Тони с отсутствующим видом итальянского бродяги. — Ты меня не поняла. Ты стала совершенно иной. Той Маргариты Гольдони, на которой я когда-то женился, кажется, уже больше не существует.
— У тебя чересчур разыгралось воображение, — сказала Маргарита, а у самой в ушах прозвучал знакомый голос: "Что же еще я тебе дал, Маргарита? Сейчас ты познала, что у тебя есть сила воли... сделать все, что пожелаешь.
Маргарита вздрогнула, но уже не столько от страха, сколько от неприязни к мужу.
— Ты так думаешь? Кажется, до этих событий тебе вполне хватало твоего бизнеса?
— Бизнес есть бизнес, Тони. И мой успех доказал, что у меня есть голова на плечах.
Тони фыркнул.
— Нет только печки, где выпекают булочки.
Из глаз Маргариты хлынула слезы.
— Подонок! Бьешь в больное место. Три выкидыша ради того, чтобы подарить тебе долгожданного сына. В чем здесь моя вина? Последний раз я была при смерти.