— Тс-с-с-с… тихо-тихо… расслабься! — неожиданно нежно говорит мне в ухо этот садист. Я мотаю башкой — не могу расслабиться. Он начинает правой рукой сильно массировать загривок, плечи, шею… — Тс—с—с…
Лев медленно двинулся, и мягкий кол вновь взрезал сфинктер. Еще раз, еще раз… Уфф… Сил нет… Выдыхаю, надо расслабиться, набрать силы и всеми мышцами вытолкнуть этот поршень! Расслабляюсь и… сразу легче! Напрягаюсь, пытаюсь и…
— А-а-ах! — крик надо мной. — Лисё-о-онок! А-а-а-а… какой ты… а-а-а…
Звук его голоса, неожиданно низкий, заставил меня застыть, я вновь расслабился, а Лев задвигался быстрее, быстрее, он уже в агонии, в заднице становится еще горячее, и бедра его дрожат, стоп… валится на меня. Утыкается в шею носом и губами. Дышит, дышит, дышит… Дует на меня. Потом то ли целует, то ли кусает в шею… Я дергаюсь. Ардов вытаскивает из меня своё орудие. У-у-у-у… опять больно! Чувство, что ампутировали что-то изнутри, удалили, и теперь кровоточит… Лежим молча, я только хлюпаю соплями. Он внимательно смотрит на мое лицо — никаких эмоций, просто смотрит. Записывает на карту памяти? Я отворачиваю голову. Нет сил видеть его глаза. Мне надо поспать, мне надо вырубиться и желательно очнуться вчера. И не ходить сегодня на работу, а уехать на Истру к бабуле, она со мной по-прежнему как с маленьким: блинами бы накормила, про всех своих соседок бы рассказала, натопила бы баню-у-у-у… Я реву.
Ардов наваливается на меня, расстегивает наручники и не массирует, как раньше, хотя руки онемели. Потом наклоняется через мою спину к лицу, отрывает скотч. Крепко вцепляется в челюсть, целует в губы, жует их, не обращает внимания на сопли, слезы, кровь… Уж не знаю, что за удовольствие? И отталкивает. Сползает с меня.
— А теперь уходи! Свободен! Совсем! Там на полу твое заявление об уходе. Я подписал. В кадровом уже знают. Можешь приходить завтра за деньгами в кассу и за всеми своими вещичками. Получишь премию. Проект передашь Макеровой. И еще… приятно тебе съездить на Маврикий, я там не был, но говорят — рай!
Как больно. Как больно. Как невыносимо. Но я найду силы… Сидеть… м-м-м… как больно. По внутренней стороне бедра кровь. И хрен с ней. Напяливаю одежду. Ноги подгибаются, еле удерживаюсь за стену, чтобы не упасть. Подбираю заявление. То самое, что написал после первой порки. Надо же, сохранил! Ублюдок! Надо идти… Где-то телефон в куртке? Надо в такси… Поворачиваюсь:
— У тебя так здорово получилось меня влюбить в себя! И так же здорово получилось убить… Спасибо за науку, господин…
Медленно по стене выхожу из комнаты. А он остается лежать голый на кровати вниз лицом, вытянув руки над головой так, как будто он прикован.
Комментарий к –- 7 –-
========== –- 8 –- ==========
Блин, от воды всё щиплет: спина, поясница и задний проход! Делаю воду очень горячей, чтобы до бесчувствия, чтобы развариться как пельмень и потерять вкус, потерять боль. Развариваюсь долго, одновременно реву. Так, чтобы даже Леди Гага в мясном одеянии не видела моих слез, пусть вода смоет слезы, утолит обиду. Потом долго рассматриваю себя в зеркало. На спине вспухшие красные полосы. Кожа нигде не рассечена.
Рассматриваю своё лицо. Глаза стали узкие, веки толстые, белки покраснели. Левая щека красная — цвет удара. Уголки рта смотрят вниз, подбородок напряжен, готовый в любой момент поддержать всхлипы и рыдания. Не узнаю себя! Не хочу видеть себя таким! Неужели он сломал меня, смешливого и безбашенного, еще совсем юного и поэтому наглого. Э-эй! Не хнычь! Зато я больше не увижу ублюдка, начну жить с чистого листа, но с исписанным черновиком. Опыт, конечно, жизнерадостность съедает, зато уверенности и стойкости добавляет.
То, что он сделал, называется изнасилованием? Капец! Ценный опыт… Страз мне в жопу! Не сам ли я виноват? Отец предупреждал, что наше увлечение пари закончится плохо. Это Лев еще терпел шесть моих измывательств, с самого начала зная, что за дикой фантазией стоит придурь одержимого сопляка. Не увольнял. Играл на моей стороне, терпел, отрываясь только во время порки. А потом разоткровенничался: рассказал об этой истории с погибшей девушкой. Доверился. А через день история в газете. Наверное, я бы тоже подумал, что это такой финальный победный удар на ринге двух спорщиков. Понять-то его можно! Но простить! Он даже не выслушал меня! Не верю, и всё тут! Он так плохо обо мне думает? Или он так обо всех думает? Да что мне все! Я не хочу, чтобы он меня подонком считал…
Даю себе клятву перед зеркалом, что больше не реву, что буду изжигать в себе всё, что с Львом связано. Ложусь спать, моя излюбленная поза — на животе — сейчас очень кстати. Но сон не идет, идут вереницей его слова, его взгляды, его действия. Вспомнил о виски. Выдул полбутылки и вылечился. Ровно на ночь. Чтобы с утра не только с узкими глазами, но и с больной головой встать.
Непривычно. Время одиннадцать, а я недвижим и в постели. Непривычно и печально. На работу хочется. Мирослава мою идею с перформансом загубит, опошлит или упростит. Думаю, что нужно будет за машиной все равно ехать, ауди ночевала перед офисом. Заходить ли в офис? Наверное, надо со всеми попрощаться. Может, даже шампанского принести или мартини… что там дамы предпочитают? Но надо так, чтобы Ардова не было в здании, чтобы никаких шансов на встречу.
В 12.00 звонит телефон. На опознавалке — Ардов. Внимательно слушаю дребезжание и считаю гудки. Семь. Через три минуты повтор. Еще семь гудков. Может, приедет? Буду лежать, не шевелясь, меня нет, растерзан и обглодан страшным хищником. Даже если он не приедет, всё равно буду лежать весь день. У меня реабилитационный период, постельный режим.
Еще через час звонок, но теперь вижу фотку Ника, который демонстрирует мне фак.
— Алле, Никитос!
— Лис… Я к тебе приеду минут через двадцать… Откроешь?
— Хм… Ради меня обедом пренебрегаешь?
Слышу какое-то замешательство.
— Лис, тебе что—нибудь привезти?
— Что-нибудь поесть, пирожков в обжорке захвати, если сможешь.
— Понятно… Как ты?
— Хреново. Но жить буду! Ник, а ты это… один приедешь?
Опять какая-то пауза.
— Один.
— Ну, едь…
Он едет чуть дольше, наверное, в магазинчик заходил. Жду друга, не раскидывая по углам валяющиеся шмотки. Жду, обдумывая, что говорить, а что нет. Приехал, звонит, открываю. Ник встревожено разглядывает меня, присматривается. Водружает на кухонный стол сумку с едой.
— Это всё мне или ты еще какую-нибудь старушку благотворишь?
— Тебе! Вот, тут пирожки из столовки, плов оттуда же в пластике, это томатный сок, это виноград, тут еще что-то… Давай, меня тоже пирожками корми! Корми и рассказывай, что случилось.
— Случилось…
— Это он меня сюда прислал. Прикинь, спустился ко мне на первый этаж, закрыл дверь и велел звонить тебе. Стоял рядом и слушал, как я с тобой говорил.
— Продукты купил он?
— Да!
— Ник, наше пари… оно накрылось. Короче, он всё знал с самого начала, а виноват я. Я ему передал наш письменный договор. Оказывается, что по пьяни я договор на расчетах по тиражам написал, ну и Ардову отдал…