Мои руки дрожали.
Его простертые пальцы, его пульсирующее сердце, его широко раскрытый глаз… они были полны болезненной жажды.
Мне вспомнилось словосочетание «лучшая половина» – как будто другой человек нужен был для того, чтобы сделать тебя целой. Но обе мои половины были внутри меня. Одна шла по пути наименьшего сопротивления, вторая бунтовала.
Я склонилась над половинкой крошечного тела, смотрящей вверх. Я была так близко к нему, что, если б он был еще жив – он не мог быть все еще жив, верно? – мое дыхание заставило бы его моргнуть. Он не моргнул.
Джейк зажал ладонью микрофон телефонной трубки.
– Милая, – сказал он. – Не трогай его.
Его тон намекал на то, что я не в своем уме. Но я была совершенно спокойна. День за днем я сохраняю спокойствие. Целая жизнь, полная причин для того, чтобы разорваться пополам, но я этого так и не сделала.
Я смотрела прямо в широко раскрытый карий глаз Человечка. А потом осторожно, нежно, двумя пальцами закрыла этот глаз.
Рэйна начинает плакать, закрыв лицо руками. Ее плечи дрожат, слезы капают на цветастую юбку. Уилл сидит и смотрит на Рэйну, сгорбившись и почесывая запястье; рот его слегка приоткрыт. Похоже, он почти не замечает присутствия остальных.
Бернис протягивает Рэйне стопку салфеток.
– Извини, – говорит она, держа их в вытянутой руке, – но единственные настоящие платочки здесь, кажется, лежат у тебя в сумке.
Рэйна вытирает глаза, сморкается в салфетку, потом смотрит в окно. Дождь прекратился, но кирпичная стена еще мокрая и кажется глазурованной; она блестит в свете уличных фонарей, горящих в конце переулка, где сигналят машины и вздыхают пневматические двери автобусов.
– Я все еще не могу признать правду, – произносит Рэйна. – Я не могу высказать ее, но мне нужно высказать ее. С каждым моментом, когда я откладываю это признание, я предаю его все сильнее. Я избегала правды в течение всех этих страниц, – продолжает она, перелистывая записи, ее голос становится выше. – Я избегала ее в течение всех этих часов, всех этих лет. Если я не расскажу ее вам сейчас, вся история будет ложью.
Рэйна перебирает листы, находит один, сплошь черный от пометок, и начинает читать. Лист дрожит в ее пальцах.
Его узловатые, мозолистые руки всегда так легко и застенчиво касались моей кожи… Я сама прижимала их к себе. Запах, исходивший от него, был сильным и темным, словно запах горячей еды. Он словно чувствовал, что ничего не должен. Его язык, когда я выманила его из уст Р–, был опытнее и длиннее, чем я ожидала: розовая бархатная лента, которая извивалась и изгибалась. Он весь был таким – маленьким, но мощным, компактным и ловким. Мы исследовали обычные позиции, и когда нашли их сомнительными, создали новые. Лишь однажды я посмотрела между ресниц, чтобы увидеть его, стоящего на четвереньках, словно горгулья, между моими разведенными бедрами. Он свирепо толкался своей маленькой рукой туда-сюда, на его невозможном лице было пьяное, дикое выражение, крошечные губы шептали мое имя, мое настоящее имя. Горячая дрожь пробежала по моему телу, и я увидела, как изменилась его кожа – был ли это трюк света или трюк моей памяти? Или он действительно на миг стал золотым? Я имею в виду, по-настоящему золотым: не просто загорелым, а покрытым золотом, мерцающим в почти полной темноте. Он казался гладким, как статуэтка, тяжелым и ценным. Я одновременно испытывала признательность и стыд: это была награда, которой я совершенно не заслуживала.
– Погодите, она хочет сказать?.. – шепчет Эшли.
– Боже, – отзывается Руби. – Да. Просто дай ей минуту.
Рэйна моргает, и одинокая слеза стекает по ее мокрой щеке. Она сжимает в руках лист, но не читает с него, просто говорит, глядя в окно.
В ночь смерти Р– на небе была луна, но она была вовсе не золотой. Она была чисто-белого цвета – как кости, как зубы Джейка, и все крысы в мусорных баках отчаянно пищали, когда я медленно тащилась к станции железной дороги, словно волокла за собой труп.
Шесть месяцев спустя я вышла замуж. У меня был знаменитый муж, новая фамилия, прекрасная квартира на Манхэттене, просторный летний дом на севере штата и ручной крыс по кличке Крошка. Вскоре после этого на свет появилась Орибель – со странными чертами маленького личика, золотистой кожей, заостренным подбородком и выдающимися ушами, с гигантскими влажными глазами, которые я так сильно люблю, – они похожи на каштаны, орошенные дождем.
Завершение
«Что? Какого хрена?» Голова у Уилла кружится так сильно, что он вынужден схватиться обеими руками за края сиденья. Быть может, он ослышался. Неправильно понял. Быть может, это неправда. Он смотрит, как Рэйна смахивает слезу костяшкой пальца.