И еще эта детская книга, вышедшая всего пару месяцев назад… Я с ненавистью читала ее в книжном магазине, втиснувшись задницей в кресло, предназначенное для детей. На обложке было изображение девочки в супергеройской позе – с раскинутыми руками, красная накидка развевается за спиной. Она – героиня истории, потому что, когда волк собирается ее съесть, она втягивает его в разговор. Она спасает себя тем, что выслушивает его. Оказывается, волк умирает от голода, и она начинает благотворительную кампанию в его пользу. На последней странице девочка и волк играют в «Мандалу», а бабушка – вполне живая и не покрытая волчьими внутренностями – подает им домашний пирог.
– Хорошо сказано, – отозвалась я.
Обвела взглядом кофейню. Время завтрака уже закончилось, за столами остались всего несколько посетителей. Хлоя принимала заказ с каменным лицом и выпрямленной спиной, как истинная профессионалка, но от меня не ускользнула ухмылка, промелькнувшая по ее лицу, когда она, продолжая слушать, наливала в чашку кофе темной обжарки. В зале снова появился Эмиль, однако отходить от двери в служебные помещения не спешил. Сержио старательно вытирал стол, словно статист на сцене.
– Эти постоянные опоздания…
– Непостоянные опоздания, – возразила я.
– Ты не улучшаешь свое положение. Ты знаешь, что у нас в кладовке есть камеры?
– Я об этом не знала. – Я бросила взгляд на Эмиля, но он снова скрылся. – Почему неприятности всегда случаются со мной?
– Хороший вопрос, но задавать его следовало бы себе самой, – ответила начальница. – Я уже поговорила с Эмилем, если ты это имела в виду. Он приходит на работу вовремя и… э-э… одетый должным образом.
– А у нас есть дресс-код?
– В той мере, в какой… Просто здравый смысл, Руби. Этот запах… на улице очень жарко, так что эта шуба… Должна же быть некая мера самоуважения…
Может быть, Эмиль был прав. Может быть, уничтожитель запахов больше не справляется. В последнее время Эмиль порой проводил ладонью по моей шубе, а потом тер пальцы друг о друга, чтобы показать мне серые катышки грязи и жира, скопившиеся за годы ношения.
– Это отвратительно, – говорил он. – Зачем тебе нужно постоянно носить эту противную штуку?
– Мне ничего не нужно, – отвечала я.
– Нужно, – возражал он. – Тебе нужно все испортить к такой-то матери.
Позже, целуясь с ним между стойками с сахаром и пластиковыми ножами, я едва сдерживалась, чтобы не откусить ему язык.
– Может быть, тебе следует отдохнуть некоторое время.
– Время? – спросила я.
– Время, – повторила начальница.
– Время, – произнесла я, словно разговаривая сама с собой в пещере.
– Иди домой. Отдохни.
Она что, считала меня Хлоей? Думала, что я делаю это ради карманных денег?
– И как долго? – поинтересовалась я.
Снова обвела кофейню взглядом. Хлоя с прежним каменно-стервозным лицом протягивала стаканчик с кофе средней обжарки; рука посетителя замерла, почти касаясь его. Эмиль выглядывал из-за двери служебного помещения. Сержио стоял над столом, глядя на меня. Я была объектом шутки, которую не понимала. Выражение лица начальницы стало болезненным.
– Мне жаль, – сказала она.
– Что? – спросила я, потому что я – долбаная идиотка.
– Ты уволена.
Руби смеется. Капля красного пота катится по ее щеке, оставляя грязно-розовый след. Она вытирает потный лоб ладонью, запятнанной розовым, потом вытирает ладонь о грязную полу шубы, затем смотрит на свою мокрую руку, понимая, что просто переносит жидкости с одного места на другое.
– Что такого смешного? – спрашивает Уилл.
– То, что я наконец-то поняла эту шутку, – отвечает Руби.
– И она была в том…
– Что я была уволена.
– И это смешно? – интересуется Уилл, как будто пытаясь найти в этом смысл, хотя Руби знает, что он просто указывает на несоответствие. Ей следовало бы осознать, что это не смешно, что на самом деле у нее есть мазохистская склонность к саморазрушению. Она осознает это, но причина ее смеха проста: она развлекается.
В кои-то веки у нее есть слушатели, которые захвачены не историей, которую они уже знают – или думают, будто знают, – но историей, которую они не знают. И ее потное, испачканное красным тело воплощает напряженное ожидание.