Эшли расцепляет скрещенные лодыжки, вытягивает загорелую, блестящую ногу в круг, затем скрещивает голени в обратной последовательности.
– Честно говоря, я считаю, что ты заслужила увольнение.
– Не только ты так считаешь, все остальные тоже.
Уилл сводит кончики пальцев.
– Ты всегда чувствуешь себя так, будто ты против всех, Руби?
– Но так и есть – я всегда против всех.
– Почему?
– Ты что, не слушал? Кто из этих людей был на моей стороне? Хлоя? Эмиль? Моя начальница? Долбаная Барбара Уолтерс? Компания «Вестерн-45»? Джейк Джексон?
Рэйна хмурится и говорит:
– Я не уверена, что Джейк Джексон вообще на чьей-то стороне.
– В каком смысле? – уточняет Уилл.
– Он на стороне рейтингов, – отвечает Рэйна.
– Можно ли считать, что здесь кто-то на моей стороне? Эшли? – спрашивает Руби. – Бернис?
– Я хотела бы быть на твоей стороне, – говорит Бернис.
– Верно, – фыркает Руби. – Точно так же, как ты хотела бы быть на стороне своих мертвых соседок.
– И что это значит? – спрашивает Бернис.
– На самом деле ты не питаешь к ним теплых чувств, – отвечает Руби. – Ты завидуешь им. Они – общность, к которой ты не можешь присоединиться, потому что твоя история просто не может соперничать с их историями.
– Перестань, – говорит Гретель.
Руби облизывает верхнюю губу и откидывается на спинку стула.
– Конечно, – отзывается она. – Спасибо, что вмешалась. – С улыбкой смотрит на Уилла, подняв брови. – Видишь? – говорит она и указывает на себя. – Я… – вытягивает руку, жестом обводя круг, – …против всех остальных.
Я задержалась перед кофейней – не назло кому-то… ну, впрочем, может быть, отчасти и назло, – но в основном потому, что не могла поверить и не знала, что мне делать. Чем мне было заняться весь день до сеанса с группой?
Я не могла пойти домой. По условию субаренды, я не должна была появляться в квартире в определенные часы, чтобы моя соседка могла репетировать свои танцы или не то продавать, не то покупать наркоту, или какого хрена она там еще в это время делала. Я – типичный субарендатор, живущий в квартирах других людей, среди вещей других людей, пока изначальные арендаторы учатся за границей, отдыхают на курортах или лежат в реабилитационных клиниках. Такой образ жизни позволяет меня чувствовать себя дома и в то же время не дома везде, куда бы я ни приехала.
Я похлопала себя по бедрам, нащупывая лезвие бритвы, обмотанное малярным скотчем, которое я обычно носила в кармане своих шорт, но сейчас на мне не было шорт. Я уснула в той одежде, в которой вечером слонялась по городу.
Я написала Эмилю: «Эй», – но он не ответил.
Было жарко. В воздухе висела мутная дымка. Солнце торчало в небесах, белое и пушистое, словно отрезанный кроличий хвост. Я видела, как воздух движется над тротуаром белесыми волнами, призрачными щупальцами. Посмотрела сквозь сияющую витрину кофейни. Сержио оглянулся на меня, послал мне пристыженную полуулыбку, потом отвернулся.
«Алло? – написала я Эмилю. – Эй? Алло?»
«Пожалуйста», – написал он в ответ. Я представила, как Эмиль прячется между салфетками и бумажными кофейными стаканчиками, где я столько раз давилась его членом. На работе нам не разрешали пользоваться телефонами.
«Чего ты хочешь?»
«Это ты мне пишешь».
Я хотела намекнуть ему, допустим, на минет в переулке или что-то в этом роде.
На экране замигали три точки, и я стала ждать, когда они превратятся в сообщение.
«Мы больше не можем делать это. – Его любимый рефрен. – Думаю, это тот толчок к окончательному расставанию, который нам был нужен».
Я закатила глаза, набирая ответ:
«МОЕ увольнение – толчок, который был НАМ нужен?»
«Извини за такую формулировку». – Он написал это, словно официальное заявление – как будто совсем не чувствовал себя виноватым.
«Не понимаю, почему бесплатные минеты для тебя *проблема*».
«Ты вообще понимаешь, что не так в этой твоей фразе?»
«А что ты теряешь при таком раскладе?»
«Свою гордость. – Опять точки. – Я устал обращаться с тобой как с дерьмом».
«Я тоже устала от этого».
«Разве?»
Как-то раз, застегивая штаны, Эмиль спросил меня:
– Почему ты позволяешь мне делать это?
Белки его глаз мерцали в пахнущей кофе темноте. Это вызывало у меня слабую восторженную дрожь: видеть только эту часть его глаз – и можно было представить, что это могли бы быть чьи угодно глаза, что любого из нас в этой темноте можно было бы заменить кем-нибудь другим.